«Механизм торможения экономики со всеми его социальными, идеологическими последствиями привел к бюрократизации общественных структур и к «расширенному воспроизводству» на всех уровнях бюрократической прослойки, которая приобрела непомерное влияние во всей государственной, административной и даже общественной жизни.

Не приходиться говорить, что в этих условиях богатство ленинских идей об управлении и самоуправлении, хозрасчете, увязке общественных и личных интересов не получало должного применения и развития. И это только один пример закостенелости общественной мысли, оторванности ее от реальных жизненных потребностей.

Перестройка поставила новые задачи и перед политической практикой, и перед нашей общественной мыслью. Покончить с окостенелостью общественной науки, дать ей широкий простор, окончательно преодолеть последствия той монополии на теорию, которая была характерна для периода культа личности, когда формы развития советского общества, сложившиеся в экстремальных условиях, были превращены авторитетом Сталина в абсолют, рассматривались как единственно возможные для социализма.

Предстоит осуществить крутой поворот в общественно-политической мысли. И здесь мы должны учиться у Ленина. Он обладал редчайшим качеством вовремя почувствовать назревание глубинных перемен, переоценки ценностей, пересмотра теоретических установок и политических лозунгов.

И вот ярчайший пример. В апреле 1917 года, вернувшись в Россию, Ленин за короткий срок точно оценил ситуацию, тенденции и возможности развития страны после Февральской революции. И не только безошибочно определил единственно возможную тактику деятельности партии и Советов, но выдвинул стратегическую задачу – готовить партию и массы к социалистической революции. Иначе можно было потерять и завоеванное в результате свержения царизма. Даже для многих опытных большевиков такой поворот оказался неожиданным. Вот такой диалектике политического мышления мы учимся, осуществляя перестройку.

И тогда, и потом не раз бывало, что партия не сразу осваивалась с новыми идеями. Бывало трудно, подчас проявляли непонимание даже самые преданные делу революции люди. Но Ленин и его соратники умели убеждать, разъяснять, не раз и не два возвращаясь к одному и тому же вопросу, зажигать энергией, привлекать на свою сторону колеблющихся и сомневающихся. Бывало и самому Ленину трудно. Однажды с горечью он написал в письме: «Вот она судьба моя. Одна боевая кампания за другой – против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т.д.

Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками» (Ленин В.И. ПСС, т. 49, с. 340).

Мне уже приходилось не раз говорить, ссылаясь на Ленина, что, если браться за частные вопросы, не уяснив общего, будешь все время натыкаться на это общее. Исходя из этого, мы с самого начала перестройки, в том числе и на июньском Пленуме ЦК КПСС 1987 года, первостепенное значение придавали концептуальному подходу. Конечно, стремились и к тому, чтобы было поменьше хаоса и в методах. Для того, чтобы добиться чего-то существенного, вовсе не обязательно сначала перевернуть все с ног на голову, а потом исправлять ошибки.

Новые задачи приходиться решать без «готовых рецептов». Нет таких рецептов и сегодня. Обществоведы не предложили пока ничего цельного. Политэкономия социализма застряла на привычных понятиях, оказалась не в ладах с диалектикой жизни. Отстают от потребностей общественной практики философия и социология. Основательная перестройка предстоит исторической науке.

XXVII съезд КПСС, пленумы ЦК открыли простор для творческой мысли, сами придали мощный стимул ее развитию. Без революционной теории не может быть и революционного движения – это марксистское положение звучит сегодня, как никогда, актуально.» (Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М.:Политиздат, 1988, с. 44-46).

Не вдаваясь в детали приведенной цитаты, стоит заметить, что автор данного текста едва ли отдавал себе полный отчет, насколько трудна поставленная им задача о революционной теории, ибо твердо полагает, что марксизм-ленинизм не основан на профанации науки абстрактными гуманистами многих поколений, привычкою склонных рассуждать о человеке вообще, исходя из общности перспективно единой социальной теории. Марксистское деление общества на классы также основано на скоропалительной идейно-политической демагогии авторов Манифеста: « История всех до сих пор существовавших обществ, - («… Вся прежняя история, за исключением первобытного состояния…» - конкретизирует Энгельс в 1882 г.), - была историей борьбы классов.» (Цит. по: Философский энциклопедический словарь. М., 1983, с. 338). При этом аксиоматически (аксиотетически) подразумевается, что высшие классы состоят из злостных угнетателей, а низшие – из благих созидателей. На самом же деле, все и проще, и сложнее.

Люди «железного века» особенно не равны друг другу, и поэтому все общества урбоэтатистской цивилизации издавна делятся на классы согласно индоевропейской триаде так называемых чистых варн: «жрецов»-законодателей, «бойцов»-законоблюстителей и «дельцов»-законоприятелей. По мере развития и укрупнения обществ данная форма социальной организации непременно усложняется, но по существу остается незыблемой, обнаруживая в каждом конкретном случае своих «смысловиков», «силовиков» и «трудовиков» соответственно. Устойчивость данной социальной структуры продиктована объективными причинами, главная из которых – принципиальная неосуществимость справедливого, эквивалентного обмена продуктами и услугами в условиях достаточно глубокого и стихийно-исторически сложившегося разделения труда. Эта ирреабельность эквивалентного товарообмена необходимо вызывает имущественное расслоение и, как следствие, общественные смуты, первые из которых возникли уже в Древнем Египте (см. «Речения Ипувера (Ипусера)»). В целях предотвращения и предупреждения столь разрушительных событий любому цивилизованному обществу нужны и свои силовики, и свои смысловики. Особая общественная роль жрецов-смысловиков как высшей и наиболее ценной части всего социального организма ныне состоит в разработке той самой, революционной теории, появление которой ожидал первый и последний президент СССР, однако при этом очень полезно иметь в виду, насколько это трудно, чтобы трезво оценить и правильно организовать отборный кадровый состав и его бесперебойную работу в режиме «биос теоретикос» (Аристотель), вместо марксистской классовой борьбы с ленинским творчеством масс. Живое творчество масс в такой высокой и разреженной сфере мира идей – смех и слезы сведущих людей, чего никогда не афишировали даже самые правдивые выскочки во власть. Пресловутая стратегия Ленина с апреля 1917 года – «Куй железо, пока горячо», то есть главное – взятие власти, а теория может подождать. Поскольку за 70 лет с теорией так и не разобрались, настойчиво приступила авральная перестройка с заведомо бесславным концом; но даже  через 30 лет с ее начала воз и ныне там, судя, в частности, по актуальному госзаданию Институту экономики РАН: «Экономическая теория современного государства». О подобной ситуации на Западе не так давно сообщил барон Тилтон (Роберт Скидельски) своей публичной репликой о встрече группы тамошних «жрецов»-экономистов с Елизаветой II , вопросы которой к избранным британским ученым остались без ответа. По этой причине известная стабилизация по-путински находит свое оправдание, пусть таковое крайне трудно назвать достаточным.

Подкуп бойцов дельцами, а также и подчинение жрецов бойцам – формы разрушительного восстания масс.