Любовь никогда не могла быть "потребностью", как и культура не прибегала к обоснованию её, это всегда религиозная потребность, а культура к религии имеет косвенное отношение. Политика не может обходиться без религии и поэтому любовь имеет политическое происхождение, а не естественное вовсе. Любовь к отечеству сначала возникала, а любовь к "женщине" вторичная от этого, так как женщина не девушка, а мать прежде всего, и отсюда произошло совмещение матери и родины, и именно мать посылала своих детей на защиту отечества, что и было основным политическим трендом для обоснования "любви", и в этой именно роли любовь завоевала мир. Почитайте письма фронтовиков, там о любви больше всего написано, и вдалеке от любимых своих. Женская "любовь" вторичная от мужской, как и все религии. Половая любовь в браке образуемая к любви общеупотребительной отношения не имеет, и только в ней "женщина" первая в любви.

Любовная встреча производит разрыв в субъекте, под ее влиянием, если субъект хочет сохранить ей верность, он должен перестроить свой обычный способ «обживать» ситуацию. Отсюда опасность, подстерегающая субъекта во всех процедурах истины, в том числе и в любовной. Опасность эта заключается в том, что есть искушение покинуть эту ситуацию, обратившись к прежнему существованию. В любовном, как и в любом другом охвате процессом истины, всегда требуется готовность субъекта к риску. Второй момент: «различие в качестве различия» — вот то, что позволяет говорить о любви. Как это далеко от грез современности о двух половинках, прекрасно дополняющих друг друга! В последнем случае речь идет о нарциссических формах любви, в которых отношения строятся с миражом собственного я. Другой, в которого я влюблен, всегда уже я сам, и именно через этого другого я получаю в этих отношениях то, чего мне недостает. Но это всего лишь иллюзия взаимного дополнения в идеальную конструкцию. Именно поэтому любовь, как в системе мысли Бадью, так и у Фрейда, Лакана — это опыт, исходя из которого может быть осмыслена Двоица в расколе господства Единого. Тайна любви — это всегда тайна напряжения в различенности полов, мужского и женского, как двух радикально различных способов обнаружения себя в мире. Любовь всегда предстает напряжением этой Двоицы. И даже сексуальный экстаз, который часто мнится как сверкающий миг единства в абсолютном слиянии, при внимательном рассмотрении далек от такого рода идиллии. Двум телам не стать одним, так же как из двоицы не сделать одно. Бадью продолжает: «Угроза любви идет слева со стороны либертинства, в рамках которых любовь сводится к вариациям на тему секса, и справа, со стороны либеральной концепции любви, в рамках которых она подчиняется брачному контракту». Итак, любовь в современном нам мире сводится к вариациям на тему секса. Может возникнуть вопрос — что в этом сведении любви к сексуальному наслаждению от угрозы? Разве сексуальное наслаждение в любовных отношениях не является практикой любви в самом строгом смысле этого понимания?! Попробуем присмотреться к сути этой тенденции современности более внимательно. Быть может, угроза связана с тем, что секс в современном мире парадоксальным образом потерял измерение сексуальности? Вспомнились слова Барта о том, что в Японии сексуальность присутствует в сексе, а не где-либо еще; в Соединенных Штатах, наоборот — сексуальность повсюду, но только не в самом сексе. Похоже, сейчас это тенденция не только Соединенных Штатов. Практически все потребляемое в нашем мире помечается словом сексуальное: части тела, губы, ресницы, взгляд, блузки, машины, блюда в ресторане. Любой предмет фетишизации, дабы оправдать свое существование, просто обязан нести на себе печать сексуального, сосуществуя с утопающими в экстазе лицами с рекламных проспектов. При этом сама сексуальность становится простым товаром для потребления, а значит помещенной в логику полезности. В рамках сексуальности, о которой говорят на страницах гламурных журналов, сексуальный акт рассматривается как признак стабильной, здоровой и успешной жизни, а его необходимость связана почти с принудительностью оргазма. Очевидно, что такое положение дел связано с основным структурирующим фантазмом современности: правом на безграничное наслаждение. Но это не все. Трудно не согласиться с разработкой самой аксиоматики современной нам парадигмы наслаждения французским философом Жан-Клод Мильнером, а именно сексуальные наслаждения предстают горизонтом любого наслаждения. В этой логике любовь оказывается намертво связана с темой счастливой сексуальности. Мильнер справедливо замечает, что «церковь, предлагая любовь в качестве главного средства от СПИДа, просто-напросто оглашает саму основу нынешнего расклада». Трудно не вспомнить сейчас слова Фрейда о том, что в процессе развития культуры из сексуального было извлечено так много божественного и сакрального, что остаток этого извлечения в конце концов подпал презрению. Именно поэтому современный нам мир, проявляя невиданные доселе формы одержимости сексом, в то же самое время демонстрирует неведомые ранее в истории человечества формы профанации эроса. Сакральное измерение эротизма, метафизика пола, оказываются безвозвратно утрачены. В этом же направлении действует другая тенденция современности, — биологизация эроса, превращение его в животный инстинкт, в суррогатный субпродукт неких инстинктивных начал. Мильнер справедливо замечает, что в мире, где почти отсутствует нехватка, сексуальное наслаждение подменяет «собою в качестве парадигмы еду и питье», — сексуальность и голод распределяются по принципу взаимодополнительности, то есть сексуальное наслаждение оказывается ответом на изобилие потребления остального вокруг. После сказанного, думаю, понятными будут слова Бадью о том, что: «Одни отстаивают право демократического индивида на наслаждение во всех его формах, не замечая того, что в мире рыночной диктатуры они выступают пособниками промышленной порнографии, которая является сегодня крупнейшим глобальным рынком. Другие видят в любви договор между двумя свободными и равноправными индивидами, то есть без конца задаются вопросом, уравновешиваются ли выгоды одного выгодами другого». Что касается второй угрозы, она предстает более чем понятной в нашем мире экономического обустройства. Сами слова — брачный контракт, партнеры по контракту — слишком красноречиво говорят за себя. Логика экономического просчета, выигрыша, накопления, — все это привычное обрамление «любви» в раскладе экономического хозяйствования. Любовь предстает как необходимый сопутствующий товар брачных отношений, а раз речь идет о товаре, то этот товар просто необходимо поместить в логику взаимовыгодного обмена, окупаемости и желательно, минимизации затрат. Кстати, жалобы, которые часто звучат в аналитическом кабинете, можно резюмировать так: «Он/она мне не дает то, что я хочу, я же затрачиваюсь в этих отношениях значительно больше». В то время как в основании любви лежит абсолютный выбор, который не может быть мотивирован никаким благом. Можно пойти, конечно, еще дальше, сказав, что сам институт брака, оформляющий любовное переживание, также предстает способом укрощения, может даже и уничтожения любовного переживания. Ведь это также попытка поместить любовное переживание в логику просчета, в понятные для себя и для окружающих отношения. При том что дление любви подразумевает полную непредсказуемость и непредвиденность этих отношений, в любовном переживании просчет не может иметь места, даже в качестве обещания вечной любви. Быть может, именно это хотел сказать Лакан фразой: «Знание о том, что сделает ваш партнер, не служит доказательством любви»?! Вспомнилась паскалевская формула брака у Жижека: «Вы кого-то очень сильно любите? Тогда женитесь, превратите в ритуал ваши любовные отношения, чтобы исцелиться от болезненной привязанности, чтобы заменить ее скучной повседневностью». Впрочем, хочется думать, что не все так просто, ведь сам брак можно рассматривать как символический ориентир, поддерживающий любовное переживание. Ведь по справедливому замечанию Лакана «любовь — это факт культуры. Дело даже не в том, что «сколь многие не любили бы вовсе, не доведись им слышать о любви прежде», как сформулировал это блестяще Ларошфуко, а в том, что о любви не было бы и речи, если бы не существовало культуры». Как бы то ни было, и первая и вторая тенденции лежат в поле обмена благ, эквивалентом таковых может являться сексуальность, возведенная в ранг полезного продукта потребления, вменяемого во взаимную обязанность доставления друг другу наслаждения, с одной стороны, или более осязаемые материальные объекты, с другой. Но, по сути своей, эти тенденции ничем не отличаются, — это всегда поле взаимовыгодного обмена благами. Думаю, именно это имел в виду Лакан, заявив в «Телевидении», что капитализм начинается «с отправки секса на свалку». Бадью завершает пассаж словами: «В обоих случаях мы остаемся внутри доктрины, согласно которой все существующее находится в ведении арбитражного суда индивидуальных интересов. Разница между вольнодумцами и либералами — и те и другие единственной нормой жизни считают удовлетворение индивидов — лишь в том, что первые имеют в виду желание, а вторые — спрос». https://expert.ru/2012/08/24/v-zaschitu-lyubvi/ В защиту любви (вместе c Бадью)