Теорию Дарвина не надо подгонять. Она краеугольный камень эволюции, она показывает истинную картину мира и смысл всего происходящего в том числе и эволюцию человеческого общества в истинном свете эволюции биологического вида хомо сапиенс.  А эволюция любого вида в том числе и человека это есть естественый отбор и только он объясняет все события человеческой истории в том числе и экономические кризисы.

Прошло 150 лет как был написан этот текст, сейчас новая индустриальная революция делает этот текст опять актуальным.

Наше столетие ознаменовалось чрезвычайным ростом производительных сил. Утилизация

пара и электричества, введение усовершенствованных способов производства и сберегаю-

щих труд машин, все большее и большее подразделение и расширение размеров производ-

ства, удивительное облегчение обмена,- несомненно, в огромной степени усилили произ-

водительность труда.

В начале этой поразительной эры ожидали, да и было естественно ожидать, что сокращаю-

щие труд машины облегчат труд и улучшат положение рабочего, и огромный рост произво-

дительных сил сделает существующую бедность достоянием прошлого.

Юность более не блекнет и не гибнет; старость - не черствеет в ску-

пости; дети радостно играют, и, не ведая житейской суеты, люди упиваются славою звезд.

Нет больше грязи, смягчилась жестокость, диссонанс перешел в созвучие. Ибо как могла

бы возникнуть жадность там, где всякий жил бы в довольстве? Каким образом порок, пре-

ступления, невежество, грубость, которые происходят от бедности и от страха бедности, могли бы существовать там, где бедности уже более не было бы? Кто стал бы подличать, когда все были бы свободны; кто стал бы угнетать, когда все были бы равны?

Подобные этим надежды, подобные этим мечты и вызывались теми усовершенствования-

ми, которыми так выделяется наше чудное столетие. Они столь глубоко западали в народ-

ное сознанье, что радикально изменяли течения мысли, давали новый вид верованиям и

сказывались на самых основных понятиях. Мечты о возможном счастии не просто прини-

мали больший блеск и яркость; но изменялось и самое направление мысли; назад, где

бледнели лучи заката, уже не смотрели, смотрели только вперед, где рассвет золотил небе-

са.

Правда, разочарование, сменялось разочарованием; открытие следовало за открытием, и

изобретение за изобретением, ни мало не уменьшая труда тех, кто всего более нуждался в

отдыхе, и не принося довольства бедняку. Но существовало так много вещей, которым, ка-

залось, можно было приписать такого рода неудачу, что и до нашего времени новая вера, пожалуй, сохранила еще всю свою силу. Мы стали только лучше ценить трудности, кото-

рые надо преодолеть; но мы не менее прежнего верим, что все клонится к тому, чтобы пре-

одолеть их.

Тут мы, однако, приходим в столкновение с фактами, в значении которых невозможно сом-

неваться. Со всех концов цивилизованного мира доносятся жалобы на то, что труд осу-

жден на невольную праздность, что капитал скопляется и остается без употребления, жа-

лобы на застой промышленности, на недостаток в деньгах среди промышленников; на ну-

жду, страдание и горе среди рабочих классов. Вся та тупая, мертвящая мука, вся та острая, сводящая с ума боль, которые для большинства людей заключаются в словах "тяже-

лые времена", гнетут теперь мир. И это положение вещей, общее для стран, столь глубоко

различающихся по положению, по политическим учреждениям, по фискальным и финан-

совым системам, по плотности народонаселения и по общественной организации, едва ли

может быть отнесено на счет действия местных причин. Нужда царит там, где содержатся

огромные постоянные армии, но царит также и там, где их нет; нужда царит там, где неле-

пые и гибельные покровительственные тарифы угнетают промышленность, и там, где про-

мышленность почти свободна; нужда царит там, где господствует автократическое покро-

вительство, но царит и там, где политическая власть находится целиком в руках народа; в

странах, где бумага заменяет монету, и в странах, где только золото и серебро считаются

деньгами.

Бродяга является вместе с локомотивом, а богадельни и тюрьмы такие же

верные признаки материального прогресса, как роскошные дома, богатые магазины и ве-

ликолепные храмы. На улицах, освещенных газом и охраняемых полицейскими в мунди-

рах, нищие поджидают прохожих, а на тротуарах университетов, библиотек и музеев соби-

раются более отвратительные гунны и более дикие вандалы, чем те, о которых пророчил

Маколей.

И этот факт,- этот великий факт, что бедность и ее спутники являются сами собой в обще-

ствах, лишь только они, развиваясь, достигают тех условий, к которым стремится мате-

риальный прогресс,- доказывает, что общественные затруднения, существующие всюду, где только прогресс достиг известной ступени, возникают не из местных причин, но так

или иначе порождаются самим прогрессом.

Как ни неприятно может быть такое признание, а наконец все же становится делом явных, что огромный рост производительных сил, который ознаменовал собой настоящее столе-

тие и который еще продолжается и теперь с возрастающей быстротой, не стремится к то-

му, чтобы вырвать бедность или облегчить положение людей, обремененных работой. Он

просто расширяет пропасть между богачом и бедным Лазарем и усиливает борьбу за суще-

ствование.

Что богатство чрезвычайно увеличилось и что средний уровень достатка  и образ-

ования возвысился,- это не подлежит сомнению; но эти выгоды отнюдь не всеобщи. Низ-

шие классы не принимают в них участия. Я не говорю, что положение низших классов

нигде и ни в чем не улучшилось; но я не вижу нигде улучшений, которые можно бы было

приписать росту производительных сил. И мне кажется, что материальный прогресс ни-

коим образом не стремится к тому, чтобы существенно улучшить положение низшего клас-

са в смысле более здоровой и счастливой жизни. Мало того, я думаю, что он стремится

еще более стеснить его положение. Новые силы, хотя и возвышающие по своей природе, не действуют на общественный строй снизу, как то долгое время хотели думать и верить, но как клин устремляются в точку срединную между вершиной и основанием. Тех, кото-

рые находятся наверху, они подымают еще выше, а тех, которые оказываются внизу, они

только давят к земле.

Если этот гнетущий эффект не повсюду наблюдается, то только потому, что он не бывает

заметен там, где уже издавна существовал класс людей, едва имевший возможность суще-

ствовать. Там, где низший класс ведет самую скудную жизнь, как это было с давнего вре-

мени во многих частях Европы, там для него невозможно перейти к еще более низкому со-

стоянию, ибо ближайшая низшая ступень делает невозможным самое существование, и

потому никакое стремление к дальнейшему стеснению там не может легко обнаружиться.

Но где страны вновь заселяемые в своем развитии переходят к условиям более древних

стран, там легко можно наблюдать, что материальный прогресс не только не облегчает бед-

ности, но на деле сам ее производит. В Соединенных Штатах, хотя бы, ясно видно, что

грязь и нищета и те пороки, которые вытекают из них, всюду увеличиваются в то время, когда деревня превращается в город и ход развития приносит с собой выгоды улучшенных

способов производства и обмена.

Этот союз бедности с прогрессом есть великая загадка нашего времени. Это цен-

тральный факт, из которого вытекают те промышленные, общественные и политические

затруднения которые спутывают мир и с которыми тщетно борются государственные лю-

ди, филантропы и педагоги. От него подымаются те тучи, которые застилают собой буду-

щее самых прогрессивных и независимых наций. Это загадка, которую Сфинкс Судьбы за-

дал нашей цивилизации, и не разгадать которой значит погибнуть. До тех пор пока весь

рост богатства, который вызывается материальным прогрессом, будет уходить лишь на об-

разование огромных состояний, на увеличение роскоши и на усиление контраста между

Домом Изобилия и Домом Нужды, до тех пор прогресс не может считаться действитель-

ным и прочным. Реакция должна наступить. Башня наклоняется у самого основания и ка-

ждый новый этаж лишь ускоряет конечную катастрофу. Обучать людей, приговоренных к

бедности, значить ожесточать их; основывать на состоянии самого явного общественного

неравенства политические учреждения, при которых все люди теоретически равны, значит

ставить пирамиду на ее вершину.

Один высоко авторитетный

экономист объясняет господствующее угнетенное состояние промышленности перепотре-

блением; другой, равно авторитетный,- перепроизводством; затем военные расходы, по-

стройка железных дорог, попытки рабочих поддержать заработную плату, демонетизация

серебра, выпуск бумажных денег, увеличение числа сокращающих труд машин, открытие

более коротких торговых путей и пр. и пр., все это порознь выставляется; как причина рас-

стройства, писателями все более и менее известными.

А в то время, как ученые так спорят, расходятся идеи, что существует непримиримое раз-

ногласие между капиталом и трудом, что машины есть зло, что конкуренция должна быть

ограничена, а процент отменен, что богатство может быть создаваемо выпуском денег, что

давать капитал и работу есть долг правительства, быстро распространяются среди огром-

ной массы народа, который живо чувствует зло и отчетливо сознает несправедливость.

Правда, самый бедный человек в наше время может иногда пользоваться такими веща-

ми, какие были недоступны в прошлом веке и богачу; но это не может служить доказатель-

ством улучшения в его положении, пока не будет доказано, что возросла легкость добыва-

ния средств к жизни. Нищий в большом городе может пользоваться многими вещами, не-

доступными фермеру в глуши, но это не доказывает того, чтобы жизненные условия у го-

родского нищего были лучше, чем у независимого фермера.