Мифологическое мышление предков было базировано на идее, что во время происхождения мира смешались антагонистические элементы и что самой главной задачей богов было их раздеделение [Леви-Строс К. Структурная антропология... - С.209].

Человеку, соответственно, суждено привыкнуть к этому созданному богами состоянию «разделения», узнать нормы, войти в роль.

Однако желанное человеком соединение, сцепление всего в гармонию осуществимо только в мире богов, существование которых есть гарантом безопасности от ненормированных соединений антагонистических элементов, где за каждый из них «ответственен» определенный бог (дух). Собственно в последнем и состоит сущностная идея политеизма (многобожия).

Поскольку только единство противоположностей рождает красоту, она является только, как замечает Шеллинг, совершенным взаимопроникновением или воссоединением того или другого, их неразличением, обозначающим «чудо», и которая прочувствывается потребителями искусства как «тихая преданность неизмеримому (Hingabe), успокоение в лоне мира», в поклонении пред божественным. Искусство провозглашается соучастием в божественных идеях, а причастность к нему — продуктом божественной благодати (харизмы), её «эманацией» (Ausfluss) в виде идей, которые суть образы божественного, но когда они рассматриваются реально — они сущие боги мифологических исканий [Нарский И.С. Западноевропейская философия ХІХ века. — М.: Высш.шк., 1976. — С.233-234].

Для архаического человека общество есть законченная сущность единства человека с природой, действительное воскресение природы, осуществимый натурализм человека и осуществимый гуманизм природы [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения / 2-е изд. — Т.42. — С.118; Шилов Ю.А. Прародина ариев: История, обряды и мифы. — К.: СИНТО, 1995. — С.41]. Человек, который отчужден от природы общества (по причине присвоения роли об попичении над обществом господствующими меншинствами), жаждет преодолеть свое отличие от природы, от «великого Целого» путем следующего размышления: «Это отличие создала мудрость человека, его разумность». А поскольку для язычника это «великое Целое» есть Природа (а отсюда формула «Природа = бог»), тогда мудрость, отделяющая от бога, есть «безумие»: «… представляется безумием вся жизнь человека, целиком отделившаяся от того бога, который раскрывается в природе» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. Ред. и предисл. Л.З. Поляковой. 2-е изд.—- М.: Искусство, 1992. — С.62]. Поэтому следует совершать то, что кажется безумием именно для человеческого разума: "...Только закружившись в пляске на земле, которая сама несется в танце, надев шкуру животного, человек достигнет единстенно истинной мудрости — безумия безумствующих, Mania Mainadon. Сам сделавшись безумным, то есть вдохновенным, он познает в себе присутствие бога. Тогда природа предоставит ему в избытке чудесные дары. Она даст ему вино, молоко, мед. Но присущая ей щедрость скажется особенно в появлении радости. Познание Вакха есть радость... Радость танца и пения, радость звучания флейты — и веселия виноградных гроздьев, веселие Афродиты и радость Муз — такова жизнь, которая открывается для тех, кто отказавшись от мудрости разумных, отдается Дионису в простоте сердца..." [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. Ред. и предисл. Л.З. Поляковой. 2-е изд. — М.: Искусство, 1992. — С.62-63].

Из этого следует: действуй вопреки здравому рассудку — пей кровь, ешь сырое, разрывай руками живую плоть… Обезумевшего бога Диониса называли «Сыроед» (Омест). Ему, прозванному еще «Олененком» (Кемелий), приносились жертвы в виде разрывания животных, в которые, якобы, превращался сам Дионис (олень, косуля, бык, лев). Бог сам себе приносился в жертву, требовал собственной жертвенной крови (а это безрассудно для человеческого рассудка), благодаря этому получая назад ту часть себя, которая попала в природу, в мир растений и живых существ.

Далее знаком-заменителем реального акта чего-то «некрасивого/недостойного», как вот поедание сырой плоти зверя (врага, божества), становится акт одевания человеком на себя маски — личины (венка, зелени, священной одежды), благодаря чему как-бы осуществляется реальное перемещение (перевоплощение) человека в «иное Я», которое герой не выставляет напоказ, а осуществляет, воплощает «тайно», «священно», зажигая своим настроением и зрителя.

Это «осуществленное-воплощенное иное Я» и есть «тотем» (на языке индейцев-алгонкинов — «его род»), неверно истолкованное как вера в общее происхождение и кровное родство человека с определенным видом животных, растений, вещей или явлений. Версии о рождении первопредка от тотемного зверя есть только постижение человеком себя в природе и получение права на «осуществление-воплощение иного Я», а именно: столкнувшись со злом, повторить маску ярости, звериный боевой (тотемный) оскал, а не бесится со злобы и ненависти, не плакать. Но явив оскал, человек заменяет рык смехом, потому что сумел оценить уровень зла и соотнести с ним свои возможности. Это порождает в человеке явно преувеличеную радость [Карасев Л.В. - С.361]. Но одновременно она порождает стыд (церк.-слов. СТЫДЪ; санскр. sati "истина"), поскольку оказалось, что наша предыдущая правота является ложью, что мы совершали нечто недостойное, и это самообвинение опять же оказывается слишком преувеличенным в отношения к поступку, который уже потерял свою предыдущую значимость [Карасев Л.В. - С.361]. Исходя из этого следует понимать символичность украинских песен о том, что русалки, которые связаны со стихией смеха, просят у людей одежду, в том числе и свадебную (намитку). Тот, кто стесняется (русалка), следовательно, осознает свое бессилие, в нем полностью отсутствует прошлая самоуверенность. Тот, кто смеется (человек), полностью уверен в себе, и поэтому также не настроен на какое-то действие, не стремится распространить свое преимущество далее границ собственного смеха. Смех и стыд, которые идут в паре, в отличие от архаичной пары смех — плач, составляют ядро действительно человеческой, иначе, интеллектуализированой чувственности [Карасев Л.В. - С.365].

Как следствие, ведическая персонификация преувеличенной радости Рудра (Шива) получает в жены персонификацию стыда — дочь Дакшы богиню Сати, которая, не выдержав унижения со стороны отца из-за любви к Шиве-Рудре, со стыда бросилась в жертвенный огонь и сгорела (здесь "огонь" как троп стыда). Термин "сати" до сих пор применяется к вдовам, которые сжигали себя на погребальном костре мужа. Сати возрождается как богиня Парвати ("Горная") и дочь царя гор Химавата ("снежный"; он же славянский Земовит или Зимовит). После тысячелетий неудач утешить Рудру, пребывающего в горе из-за смерти любимой, она все-таки своим подвигом во имя Шивы-Рудры привлекает к себе его внимание.

Не той ли семантики миф римлян о Пармиске, который, побывав в Аиде, розучился смеяться? (Ср. со страданиями Рудры после самосожжения Сати). Ничто не могло его утешить, пока он не посетил по совету оракула остров Делос, где увидел богиню Латону (Лето) в виде грубого полена. Конечно, полена для жертвенного костра.

От брака Парвати и Рудры родился бог Сканда ("излитый"), которого воспитали богини Плеяд Криттики. Культ Сканды тождественен культу двух греческих богов тайны и экстаза Гермесу и Дионису. Он как-бы их объединяет. У славян ему аналогичен Переплут (по В. Иванову и В. Топорову). Ведическую Парвати хронисты-христиане, которые не слишком углублялись в языческий пантеон, по нашему мнению, упоминают как божество Поревита, которому поклонялись прибалтийские укры. Ян Длугош сопоставил Поревита с античной богиней плодородия Прозерпиной-Персефоной, которую, согласно мифам, похитил бог потустороннего мира Аид. Ежегодное возвращение богини на землю сопровождалось началом весны. Так ее мать Деметра-Церера (которую Ян Длугош отождествил со славянской Маржаной) проявляла по поводу возвращения дочери радость.

По нашему мнению, аналогом ведического Рудры ("Ревущий") у прибалтийских славян был Руевит. Т.е. славянский Переплут рождался от связи Поревиты и Руевита. У христианских апологетов Переплут непременно упоминается наряду с берегинями-русалками. Б. Рыбаков отождествляет Переплута с киевским богом Семарглом и иранским псом-птицей Сенмурвом (Семургом) [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — С. 415-416], т.е. это — инварианты темы "дракон — дерево — русалка". Сам теоним Переплут связывается с греческим богом Плутосом, обладателем подземных богатств, урожая хлебных злаков, который родился на трижды вспаханном поле (ср.: Семаргл-Сенмурв, он же Саена, Шьена упоминается в "Ригведе" и "Авесте" как существо не единственной природы, а в трех ипостасиях, трех образах), и со старо-греческим словом pluto "богатство, достаток, счастье" [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — С. 419]. С последним сопоставляем санскритско-авестийское *raj-"богатство, счастье", которое дало такие понятия как греко-украинское "ирий" и церковно-славянское "рай". Последнее стало удачным обозначением христианского "вхождения в радость" (Матф. 25: 21) того, что в мире есть существо безмерно лучшее, чем мы, что наша судьба и жизнь, как и все сущее зависят от Него — этого сверхразумного и сверхблагого начала, а не от чего-то безсущностного, не от некой слепой или фатальной силы. Бог хочет от человека, чтобы он была согласен ("со-образен", symmorfa) и подобен ему, проявлял свое внутреннее родство с Богом, способность и решимость к овладению совершенством, "имел Бога в себе" [Смирнов М. Добро как правда: Этическая концепция В. Соловьева / / Наука и религия. — М., 1991. — № 5. — С.45-46], т.е. осуществлял-воплощал другое "я", иначе бытие, совершенствовался — "будьте совершенны как Отец ваш небесный". Реализацию этого духовного начала видим и в стремлении к творчеству: всё наше земное творчество есть радость, которая переплетена с глубокой тоской по совершенныму и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и направление безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы и разума [Мень А. История религии в семи томах: В поисках Пути, Истины и Жизни. — М.: Слово, 1991. — Т.1. — С.120].

Если христиане это несоответствие "земного" и "райского" бытия преодолевают фабулой перспективы бесконечного развития личности, далеко за пределами ее нынешних условий бытия получает она действительный прострор, то для язычников (и всех предшественников христианства) такой фабулой (латинский эквивалент греческого mythos "миф") был «ритуальный текст». Например, обряд русалий, благодаря которому индивид "в-ключался", "в-ходил" путем обучения-участия (инициации) в общий процесс естественного взаимодействия (получал свою долю, становился "съ частью"), этика его поведения полностью подчинялась интересам общины, традициям, освященным бытием предков [Грица С.Й. Народный профессионализм // Искусство и этнос: культурологический аспект. — К.: Наук.думка, 1991. — С.5-6].

Современность (укр. «су-част-ність») индивидом воспринималась исключительно как необходимость "воспроизводства естественной субстанции без установки на её изменение", т.е. как потребность истины, мифологема которой связана с божеством солнца и ритуалом вокруг него: хатт. istanus "Бог солнца" / хетт. istanza "душа", "сам" < хатт. Estan "Бог солнца" ~ аккад. isatu(m) "огонь" / аккад. isum "брат солнечного бога Шамаша, посол и советник богов попечитель людей" [Афанасьев В.К. Ишум // Мифы народов мира. — С.595] ~ шумер. izi "огонь" + dum(-uzi) "бог плодородия Думузи" (букв. "истинный сын"), мать которого — дракон небес Амаушумгальанна [Афанасьева В.К. Думузи // Мифы народов мира. — С.409-410].

Миф о боге Думузи аналогичен мифам об умирающем и воскресающем боге. В греческой передаче этот теоним выступает как Даозос, Даоннос, что дает основания полагать, что в ионийсько-фракийской передаче он мог иметь форму именно как Диониса, а в среде семитов претерпел «народноэтимологическое выравнивание» в Адонис (финик. dn "хозяин, обладатель"). Однако, собственно в Элладу Дионис-Адонис пришел в качестве двух разных этнических богов.

Для эллинов Дионис становится узнаваемым древним богом Вакхом (латын. Bacchus ~ дв.-инд. Bhaga "судьба, счастье, собственность" ~ ст.-слов. БОГЪ [Трубачев О. Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965 г. — М.: Наука, 1967. — С.26] ~ др.-инд. bhaga "vulva", bhagya "сексуальное наслаждение" ~ фрак. bachos "одержим" , "богатый", "быстрый" [Васильева М. Гора, бог и имя: о некоторых фрако-фригийских параллелях // Вестник древней истории. — М., 1990.— № 3. — С.98].

«… Познание Вакха есть радость. В трагедии именно это — основная тема хоров. Радость танца и пения, радость звучания флейты и веселья виноградных гроздьев, веселье Афродиты и радость Муз — такова жизнь, которая открывается для тех, кто. Отказавшись от мудрости разумных, отдается Дионису в простоте сердца. Эта религия, обретающая радость в общении с природой, которая, согласно античному пониманию, не есть создание бога, но сама в целом божественна, эта религия для нас имеет определенное название: это язычество» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. 2-е изд. - М.: Искусство, 1992. - С.63].

Поэтому становится понятной дионисийська сентенция "in vino veritas" — "В вине — истина". Само же слово "вино" выводится из финикийской "йайн" (yayn), которое спивставляеться с санскр. yoni "источник", "женские гениталии" (букв. ya yoni "которая источник" наслаждения ~ англ. girl "девушка" ~ укр. «жерло», «джерело»), поскольку индоарийськие митаннийцы Ближнего Востока в течение ХIV-ХIII вв. до н.э. находились в непосредственном контакте с финикийцами, образовав вместе с семитами симбиотическое государство на севере современной Сирии и юго-востоке Турции. Древне-индийский культ Йони является составной частью культа индуистских богини Парвати-Сати. Очевидно, что до-шумерской паралеллю Йони-Парвати является богиня Ин-анна ("Ин-милостивая", "планета Венера", "обладательница неба"), покровительница плодородия и любви, мужем которой был выше упомянутый Думузи. У греков она трансформировалась в богиню Хиону ("Снежная"), которая родила от Диониса-Думузи бога Приапа, покровителя садов, виноградников, овец и т.д. Как богиня утренней зари Ин-анна тождественна этруско-итальянской богине Венере (латин. venus "любовь", venia "милость"; испан. venero "источник", "вытекание", "начало" ~ санскр. yoni "источник", "женские гениталии "; слав. «жона»). Их аккадо-вавилонская параллель — богиня Иштар (Астарта), она же — греческая Астрея ("Звездная"), дочь Зевса и Фемиды. Астрея считалась воплощением справедливости (Дикеосине, где Дике — "обычай"), сестра Стидливости. Астрея в Золотом веке правила миром, а когда испортились обычаи и в 2774 г. до н.э. (по М. Чмихову [Чмыхов Н. Истоки язычества Руси — К.: Лыбидь, 1990. — С.335]) наступил Бронзовый век, Астрея-Иштар вернулась на небо и превратилась там на созвездие Девы (дв.-инд. devi "богиня" < dev-"сиять"). В мифологии индусов эта богиня известна как Тара ("звезда"), которую похитил у богов-девов бог Луны Сома. Брахма вернул Тару богам, но она уже была беременна от Сомы и вскоре родила бога Будху ("мудрый", "планета Меркурий").

Люди восприняли побег богини Астреи за свою собственную вину. Но реакция на постижения вины — это не ненависть к самому себе, а стимул к тому, чтобы исправиться. Э. Фромм четко уловил мотив: когда мы грешим, а потом реагируем на грех — но не стрхом, а заботой о спасении — мы можем стать людьми в полном смысле этого слова (др.-инд. Manu, нем. Mann, англ. Man "человек" < man-"мыслить"). В мышленни людей, центром которого является утверждение силы человека, его достоинство Богу, именно опыт радости, а не горя, именно постижение вины (грехов) означает полное признание человеческой силы, а не опыт бессилия [Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. — С.201].

Иначе: осознание греха (санскр. grah "схватывать", "брать", "получать") декларирует этим самым способность человека осуществлять как разделение (греч. dia-"разделение" + boyle "воля", "стремление", "размышление" = diabolos "дьявол"), так и воссоединение (греч. syn-/sym- "совместное действие", "соучастие", "одновременность", "завершенность" + boile = symbole "объединение", "сращение", "слияние", "край", "шов", "совет", "установка", "обобщение", "символ".

Человек попытался "стать как боги", присвоить себе верховную власть над миром и его тайнами и сделать это без Бога. Бог стал "предметом зависти Богом-соперником" для людей [Мень А. История религии в семи томах: В поисках Пути, Истины и Жизни. — М.: Слово, 1991. — Т.2. — С.293].

У индо-европейцев эта мифологема выступает как восстание всех — богов и людей — против верховного Бога-Громовержца. Мятежники потерпели поражение и сброшенны на землю. Среди них — сын Громвержца, который превратился в опиумное растение (мак — у балкано-балто-славянских народов, виноград — у греков, сома — у индоариев т.п.). Однако, как единственный и истинный сын (ср.: теоним Думузи "истинный сын") Громовержца, он проходит обряд испытания (инициации), воскресает в обновленной ипостаси и получает власть над сезонными изменениями в природе [Судник Т.М., Цивьян Т.В. К реконструкции одного мифологического текста в балто-балканской перспективе // Структура текста. — М.: Наука, 1980. — С. 242, 283].

Считаем, что праславянское имя сына Громовержца имело в себе до-индо-европейский фонетический комплекс *es+*tan- , кодирующий определенную семантему:

Иасиос Танатос у греков

Езус Донн у кельтов

Ас Один у германцев

Аши Даена у иранцев

Вишну Адити у индусов

Ветус Оциум у римлян

Вециас Тевс у латышей

Авсень Таусень у вятичей

(Все)Вышний Тайный у славян

Сущность семантемы состоит в священном ужасе, и что чувство подчинения человека этой безграничной силе рождает утешение (укр. «розрада», греч. «миф», лат. «фабула») в высшем замысле (Dios noos как истолкование теонима Dionysos «Дионис»), в промысле (manteia) как присутствии Бога в мировом развитии на пути к Истине. «… Все это взятое вместе — наслаждения и горести жизни — и есть та ослепительная тайна, которая повергает нас» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. 2-е изд. — М.: Искусство, 1992. — С.65].

Утешение в Боге — вполне христианское переживание: Иисус (ст.-евр. Jehosua "бог-помощь", "спасение", "Спас") выступает как даритель истинного знания (греч. pistis "вера", "знание", "убеждение", "миссия") о том, что "сердце наше там, где сокровище наше" (Матф. 6:21), что означает, что у человека есть и нечто более глубокое, чем его сердце — потому что именно сердце уже прикрепляется к тому, что дух человеческий выбирает как свой клад [Зеньковский В. Принципы православной антропологии // Русское зарубежье в год Тысячелетия крещения Руси: Сборник. — М.: Столица, 1991. — С.118]. А этим «кладом», «сокровищем», "сокровенным" есть у человека скорбь, тоска как воспоминание о радостном прошлом, о прошлой славе, о блаженном и безболезненном состоянии (поэтически: утраченный рай, "золотой век" или " золотой род ", «русальные времена» и т.д.).

Образцом мистического общения с божественным и аскетического уединения для этого общения является библейский Енох (ст.-евр. hanok "учитель"), образ покаяния для поколений. Енох, мужская ипостась Ин-анны-Астарты, выступает как первоверховный правитель, правитель человечества, правление которого отображало "универсальное и справедливое царство солнца" [Аверинцев С.С., Иванов В.В. Енох // Мифы народов мира. — Т.1. — С.435]. Взят он был на небо, как греческая Астрея, и, согласно верованиям, непременно вернется на землю. Скорбь порождает движение к Богу, но через участие в церкви, то есть в общности, духовном "трайбе", определенной в христианской мистике как «Тело Христово», ибо только Церковь есть путь спасения через "освоение" и "приобщение" к искупительному подвигу Спасителя [Зеньковский В. Принципы православной антропологии // Русское зарубежье в год Тысячелетия крещения Руси: Сборник. — М.: Столица, 1991. — С.81-82]. Эта задача для каждой личности толкуется христианством как "свой крест" (Матф. 16:29), как свободное участие в "иге Христовом" (Матф. 11:29-30), в искупительном подвиге Его спасения и преображения мира и людей, в чем следует человечеству проявить свою внутреннюю «сродность», способность и решимость к овладению совершенством. Именно использование христианами символа креста и помазания на крестный подвиг подчеркивает их следование Закону-Этосу, который отобразился, в том числе, и у славян (в летописях особенно этизируется племя полян). Во многих традициях крест тоже является особым признаком, знаком творческого начала, как вот в индуизме таким знаком выступает лингам (санскр. linga "характеристика" ~ латын. lingua "язык" < lino "мазать, натирать" ~ грец. hristos "помазаник, освященный" < hrio" мажу, натираю, освящаю»). Созидание с человека с крещением и миропомазанием "нового человека" воплощено в драме, атмосфера которой — пасхальная радость, ибо прошлое в этот момент возникает чистым и светлым видением: все есть круговорот, возвращение к идеальному (Экклезиаст 1:9-10). Правда, это не "вечное возвращение", как в язычестве , а однократное.

Но зато — навсегда.