В триаде каждый из членов (родов по Платону) является и тождественным по отношению к себе и иным — по отношению к триумвирату. Однако, в отличие от Платона, для которого «иное» существует, как нечто сущее, которому противостоит другое сущее, например: вольному противоположно невольное, доброму — недоброе, справедливому — несправедливое, красивому — некрасивое, умному — неумное… так вот в отличие от со—существующих сущих, каждое из которых есть «своё иное», моё Ничто не противостоит «что», не противоположно бытию и не есть род существующего, т.е. не есть небытие как «своё иное» бытия…

Задавшись целью дать «диалектику» единого и многого, в «Пармениде» Платон вначале утверждает, что бытие, как само по себе, вечно, едино, неизменно, неподвижно, тождественно, бездейственно и не страдает. Затем, введя понятие «свое иное», Платон приписывает бытию прямо противоположные качества: бытие и различаемо, и течёт, и многолико, и рождается, и претерпевает. Платона не смущает, что бытие у него и множественно и едино, и преходяще и вечно, и тождественно и не тождественно. И если бытие неизменно и изменчиво, покоится и не покоится, движется и не движется в одно и то же время, то происходит это не в сущем, а в уме, который наделяет бытие противоположным в различных отношениях. Ум и порождает эти отношения. Бытие «едино» ибо тождественно себе; бытие множественно, ибо не тождественно себе.

Прежде, чем продолжить, хочу возразить «широкоплечему», - такое прозвище Платону дал борец Аристон из Аргоса, его учитель гимнастики, за крепкое телосложение. Некоторые, правда, полагают, что он так прозван за широту своего слова, а Неанф – что за широкий лоб. В любом случае, Платон так расширил понятие бытия, и так сузил понятие ничто, сведя его до роли мальчика на побегушках у сущего, что настало время вступиться за небытие.

Итак, ничто вовсе не отрицает бытие. Хотя, платоники возразят: разве в термине «небытие», в этимологии слова «ничто» не заложено отрицание сущего? Заложено, но лишь отчасти))) Ничто действительно есть негация. Но ничто отрицает не противоположное, не бытие, как своё иное, а отрицает себя, ничто есть негация внутри негации. И негация эта различает в—себе прежде не—различённое. А, развалив понятие о не-сущем на череду моментов, имманентное ничто отворяет двери к своему априори. Это самораскрытие погибели, саморепрезентация смерти и всех видов изъятий, и есть своё иное ничто, предмет его внутренней рефлексии. Следовательно, ничто воистину ничто, когда ничтожит себя. Такое отрицание отрицания, говоря языком Гегеля, есть ничто в подлинном, а не в притворном смысле, т.е. не в смысле платоновского сущего, которое если и проваливается в тартарары, то лишь номинально, а на деле стоит там же, где стояло, как ребёнок, закрывший глаза ладонями, и думающий, что тем самым удалил опасность. Но Платон не видит в этом жесте дитяти противоречия, ведь «иное» для Платона — нечто существующее. Иное, чем сущее, в той же степени бытийствует, как и само бытие. И поскольку иное, чем бытие, есть небытие, то небытие существует в той же степени, что и бытие.

Нет никакого ничто, говорит Платон. Есть бытие, чьи моменты разведены во времени. Красота с годами блекнет. Молодка и старуха, в которую превратилась прелестница, в одинаковой степени принадлежат бытию. Но нельзя поселять товарок в одном доме, да ещё сталкивать лбами у очага, где драчуньи будут перемывать косточки соседям. В противном случае пострадает закон не противоречия, запрещающий утверждать противоположное в одном и том же отношении. Понимая справедливость этого требования, в «Федоне» Платон пишет: «Мне кажется, что не только великое само по себе никогда не желает быть вместе великим и малым, но великое наше и не принимает малого и не хочет превосходить малого. Тут одно из двух: великое или убегает или удаляется, когда подходит противоположное ему малое, или исчезает, когда последнее уже подошло» [Федон, 102 D — Е].

Платон не сталкивает противоречия лбами, а разводит их. И, уж если случится бытию одновременно и бежать, сверкая пятками, и стоять, как вкопанному, то, по Платону, эти рокировки совершаются в уме, где формы бытия мыслятся как противоположные друг другу, но не как противоречащие в одном и том же отношении. И сама мысль по Платону принадлежит сущему. Мысль у него ЕСТЬ. Здесь Платон наследует тождеству бытия и мышления Парменида, сказавшего: «...τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι (…мыслить и быть — не одно ли и то же?)», а в другом месте: «одна и та же вещь и для мышления, и для существования» [Парменид: DK I, 217—246].

Здесь я радикально расхожусь с Платоном. Никакое отношение не способно удовлетворить закону непротиворечия, поскольку нет субъекта, фундирующего отношения. А поскольку нет умозаключающего, то нет и умозаключения. По Платону «иное» — то, что различает бытие в том или ином отношении на противоположные качества, на роды сущего. Различает ум. Но где ум умничает — Платон умалчивает. Мне даже пришлось разродиться «Смертью на сносях (трактатом об уме и не-сущем)», чтобы с фонариком обшарить самого себя))) Выводы трактата неутешительны: ни ума, ни его плодов, нет в природе. Мысль не существует вовсе. А раз так, то мышление, ментальное, интеллигибельное, субъективная реальность, как таковые, и есть НИЧТО собственной персоной, — не своё иное бытия, не род сущего, а именно непредставимое/невыразимое. А поскольку мысль — негация негации, поскольку мысль не существует, то не существует и Ничто! БАСТА!