Фуко не пришла в голову простая идея, что труд - фикция, ведь не труд существует, а деятельность, и если она приносит прибыль, то должна делиться с бездеятельностью, и причём тут экономика, тут только право. Когда мы переходим от индивида к деятельности, то должны осознавать и откуда эта деятельность, у него, а значит имея дело с равным себе, индивид должен осознавать что деятельность только его, а не равного ему. Отсюда можно понять что нет и мерила деятельности, всякое мерило от лукавого, и Адам Смит заблуждался. Деятельность и бездеятельность понятия условные, и если кто-то считает кого-то бездеятельным, тунеядцем, то эти определения не имеет под собой никаких оснований, если один индивид равен другому, а значит фикция Труд предполагает за собой априори неравенство, то есть несёт для общества и опасность. Либеральная мысль в экономике крепла под воздействием идиотизма того времени, где обожествлялся разум, и сейчас та же экономика монополизируется идиотами ничего не понимающими в праве индивида, поэтому читать Адама Смита или Маркса можно только как исторические памятники мистического мышления. Понятие труд происходит при неравном правовом положении, где индивид входит и в рыночные отношения, в деятельность при неравных правовых условиях, где нет гарантии и есть риск всё потерять. Либеральный рынок именно таков, где нет гарантии, а значит гарантия создаётся каждым гражданином для себя, где нет уже критерия дохода, как мерила налога, которое от потолка, без всякой ориентации на индивида и право. Маркс как мазохист связал труд с несправедливым распределением дохода, хотя понятие доход было размыто во времена написания Капитала, у граждан не было гарантии как и сейчас, и доход неопределимый. Прибыль никакого отношения к доходу не имеет, это экономическая категория, а доход зависит от гарантии. Маркс увязал гарантию с трудом, дал искажённое представление о гарантии, которую надо ещё заработать, тогда как гарантия не экономическая, а правовая категория для исчисления дохода, а потом уже и налога. Маркс по сути вывел доход из правовой категории в экономическую, таким образом помог либералам и комунякам войти в либерал-фашизм в определениях труда, и где экономика оказалась связанной с правом. Труд стал правовой категорией, хотя это фикция политэкономии либерал-фашизма, с подачи того же Маркса, и конечно Маркс не мог предположить, что его Капитал окажется использован аферистами против гуманизма. Бывшие комуняки настолько естественно вошли в либерал-фашизм, оказавшись по сути в похожей системе, только с несколько иными координатами, где труд играет ту же роль погоняла, и превосходно справляются. Фуко в других координатах развивает фантазии о труде, не прибавив  к этой теме Маркса здравого смысла, хотя критики идиотизма вокруг темы труда у Фуко достаточно, но предложений и тут нет, а значит ни о чём. Выдавать труд за общественную ценность, значит обманывать, чем и занимались комуняки с либералами, труд не относится к единому индивида вовсе, а только к частному его деятельности, где ценность - частное. Общественной ценностью могут быть только право индивида, и его свободы, как имеющие для него и общества единое значение, остальное относится к частному порядку индивида, а либерал-фашизм пометил общественной ценностью частный порядок индивида, труд, экономику, порядок, свободу, позитивное право, фактически переставив всё с ног на голову, покрывая таким образом и фокусы идеологии. Позитивное право принадлежать должно индивиду, и его выбору, а отдано на откуп чиновникам и холуям, а значит позитивное право стало работать против индивида и его свобод, что обесценило Закон в его роли. Финансовое право относится прямо к гарантии гражданина, а иначе это не право, а мошенничество, и не стоит удивляться что США и Россия наращивают милитаризованную экономику управляемую чиновниками, что связано с инфляцией, если от не заработанных министерством финансов денег приходиться избавляться. Когда граждане представляют что государство вооружается показывая свою силу, то глубоко заблуждаются. Поборы называемые налогами никакого отношения к праву не имеют, а значит нет у граждан заработанных денег, и Медведев прав, говоря - денег нет, изъятые у граждан деньги заработанными также не являются, отсюда нет разницы как граждане зарабатывают, как мошенничеством, или честно, никакой роли не играет.

не Адам Смит «изобрел» труд как экономическое понятие, поскольку его можно найти уже у Кантильона, Кенэ, Кондильяка; нельзя даже сказать, что у Смита труд играет новую роль, поскольку и у него он используется в качестве меры меновой стоимости: «Труд представляет собой действительное мерило меновой стоимости всех товаров». Однако он его смещает: он сохраняет его роль в анализе обмена богатств, однако этот анализ перестаёт быть простым средством сведения обмена к потребностям (и торговли — к простейшим актам обмена), — он вскрывает единство некоей меры, независимой, устойчивой и абсолютной. А значит, богатства уже более не способны устанавливать внутренний порядок среди эквивалентов ни путём сравнения их с подлежащими обмену предметами, ни путём оценки свойственной всем им способности представлять объект потребности (и в конечном счёте наиболее важный объект — пищу); они разлагаются на части в соответствии с единицами труда, реально затраченными на их производство. Богатства остаются функционирующими средствами представления, однако представляют они в конечном счёте уже не объект желания, а труд.
Тут же, однако, возникают два возражения: как же труд может быть устойчивой мерой цены вещей, если он и сам имеет цену, и к тому же изменчивую? Как может труд быть некоей далее не разложимой единицей, если он изменяет свою форму и с развитием мануфактурного производства становится всё более продуктивным и все более разделённым? Именно через посредство и как бы по подсказке этих возражений можно выявить предельный и первичный характер труда.
В самом деле, в мире существуют различные страны, да и в одной и той же стране существуют такие периоды, когда труд стоит дорого: тогда число рабочих невелико, а заработная плата высока; в другом месте или в другие периоды, наоборот, рабочие руки имеются в избытке, заработная плата низкая и труд становится дешёвым. Однако меняется при всех этих переменах лишь количество пищи, которое можно добыть за один рабочий день; если продуктов мало, а потребителей много, тогда каждая единица труда будет оплачена лишь малым количеством средств к существованию, и, напротив, при изобилии продуктов питания она будет оплачиваться хорошо. Все это следствия рыночной конъюнктуры: сами по себе труд, рабочее время, тяготы и усталость остаются неизменны, и чем их больше, тем дороже продукты труда: «… равные количества труда имеют всегда одинаковую стоимость для работника».
Однако, по-видимому, и это единство не является устойчивым, поскольку ведь для того, чтобы произвести один и тот же предмет, потребуется в зависимости от совершенства производственного процесса (то есть от степени установленного разделения труда) более или менее долгий труд. Но ведь меняется здесь не сам труд, а отношение труда к количеству производимой им продукции.
Труд, понимаемый как рабочий день, как тяготы и усталость, — это устойчивый числитель; варьируется лишь знаменатель (количество производимых объектов). Работник, которому приходится одному осуществлять те восемнадцать различных операций, которые необходимы, скажем, для производства булавки, смог бы сделать, несомненно, за весь свой рабочий день десятка два булавок; а десять рабочих, занятых лишь одной или двумя операциями каждый, могли бы вместе сделать за рабочий день сорок восемь тысяч булавок, то есть в среднем по сорок восемь сотен каждый. Производительная мощность труда увеличилась, количество предметов, произведённых в одну и ту же единицу времени (один рабочий день), увеличилось, стало быть, их меновая стоимость понизится, а это означает, что каждый из них в свою очередь может приобрести лишь пропорционально меньшее количество труда. При этом труд по отношению к вещам не уменьшается, уменьшается количество вещей на единицу труда.
Обмен и в самом деле происходит потому, что существуют потребности; без них не было бы ни торговли, ни труда, ни того разделения труда, которое делает его более продуктивным. И обратно, именно потребности, по мере их удовлетворения, ограничивают и труд, и его совершенствование: «Так как возможность обмена ведёт к разделению труда, то степень последнего всегда должна ограничиваться пределами этой возможности, или, другими словами, размерами рынка» 6. Потребности и обмен продуктов для их удовлетворения остаются основой экономики: они побуждают её развитие, они же и ограничивают его; и сам труд, и организующее его разделение выступают лишь как следствия. Однако в самом обмене, в ряду эквивалентов, та мера, которая устанавливает равенства и различия, отлична от потребностей по своей природе.
Эта мера не просто связана с желаниями индивидов, меняясь и варьируясь вместе с ними. Это мера абсолютная, если тем самым подразумевается, что она не зависит ни от настроения людей, ни от их аппетита; она навязывает себя им извне: это — время их жизни, это её тяготы. Исследования Адама Смита представляют собой существенный сдвиг по сравнению с исследованиями его предшественников: он различает причину обмена и меру обмениваемого, природу того, что подлежит обмену, и» единицы, позволяющие его расчленение. Обмен происходит потому, что имеются потребности и имеются объекты потребности, однако порядок обменов, их иерархия и выявляющиеся здесь различия устанавливаются в конечном счёте единицами труда, вложенного в эти объекты. Если на уровне человеческого опыта — на том уровне, который вскоре будет назван психологическим, — кажется, будто люди обмениваются тем, что им «необходимо, полезно или приятно», то для экономиста под видом вещей обращается именно труд; перед ним не объекты потребности, представляющие друг друга, но время и тяготы труда — преобразованные, скрытые, забытые.
Этот сдвиг весьма важен. Правда, Адам Смит, подобно своим предшественникам, ещё исследует то поле позитивности, которое в XVIII веке называлось «богатствами»; и он также понимает под этим объекты потребности (то есть объекты некоей формы представления), которые представляют друг друга в перипетиях и процессах обмена. Однако уже внутри этого самого удвоения, стремясь упорядочить законы, единицы и меры обмена, он формулирует такой принцип порядка, который не сводим к анализу представления: он выявляет труд, его тяготы, его длительность, тот рабочий день, который разрывает и вместе с тем потребляет человеческую жизнь.
Эквивалентность объектов желания устанавливается теперь не посредством других объектов и других желаний, но посредством перехода к тому, что им полностью чужеродно. Если в богатствах существует некий порядок, если с помощью одного можно приобрести другое, если золото стоит вдвое дороже серебра, то это не потому, что люди имеют сопоставимые желания, не потому, что телом они испытывают один и тот же голод, а душою повинуются одним и тем же авторитетам, — нет, это потому, что все они подчинены времени, тяготам, усталости и, в конце концов, самой смерти. Люди совершают обмен, поскольку они испытывают те или иные потребности и желания; однако сама возможность обмена и порядок обмена обусловлены тем, что они подчинены времени и великой внешней неизбежности. Что же касается плодотворности этого труда, то она не определяется только личным умением или же заинтересованностью; она основывается на условиях, столь же внешних по отношению к представлению: на прогрессе промышленности, всё большем разделении труда, накоплении капитала, отделении производительного труда от непроизводительного.
https://gtmarket.ru/laboratory/basis/5169/5178 Мишель Фуко. Слова и вещи. Глава VII. Границы представления | Гуманитарные технологии