Вийон: "От жажды умираю над ручьем. Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя. Куда бы ни пошел, везде мой дом, Чужбина мне — страна моя родная. Я знаю все, я ничего не знаю. Мне из людей всего понятней тот, Кто лебедицу вороном зовет. Я сомневаюсь в явном, верю чуду. Нагой, как червь, пышнее всех господ. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Я скуп и расточителен во всем. Я жду и ничего не ожидаю. Я нищ, и я кичусь своим добром. Трещит мороз — я вижу розы мая. Долина слез мне радостнее рая. Зажгут костер — и дрожь меня берет, Мне сердце отогреет только лед. Запомню шутку я и вдруг забуду, И для меня презрение — почет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не вижу я, кто бродит под окном, Но звезды в небе ясно различаю. Я ночью бодр и засыпаю днем. Я по земле с опаскою ступаю. Не вехам, а туману доверяю. Глухой меня услышит и поймет. И для меня полыни горше мед. Но как понять, где правда, где причуда? И сколько истин? Потерял им счет. Я всеми принят, изгнан отовсюду. Не знаю, что длиннее — час иль год, Ручей иль море переходят вброд? Из рая я уйду, в аду побуду. Отчаянье мне веру придает. Я всеми принят, изгнан отовсюду."

ГОРЯЙНОВ С.А. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЫ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ.(2003) Из "Философии Ландшафта" .

1. ФИЛОСОФСКАЯ МЕНТАЛЬНОСТЬ – МЕНТАЛЬНОСТЬ СТРАННИКА.

То, что мыслитель – путешественник давно забыто академическими философами, хотя известно, что все античные философы предпринимали длительные «одиссеи» по средиземноморской ойкумене. Именно это в первую очередь подчеркивалось древними историками философии как свидетельство мудрости этих философов. Не ученые звания и почетные регалии, а количество и длительность путешествий было критерием авторитетности их учений. Самый первый античный философ – Фалес, был купцом-путешественником. Именно менталитет путешественника как нельзя близок ментальности философа, ибо философская мысль - это движение по пространству-времени бытия. Философская мысль не генерализирует и не индивидуализирует, - философская мысль – это хорологическая и историографическая деятельность, потому-то большинство античных философов были, прежде всего, географами и историографами. Вообще география и историография, наряду с медициной, являются первыми формами знания: география была учением о «Макрокосмосе», историография – учением о «Микрокосмосе», медицина – учением о человеке. Следует также отметить, что наиболее философичны мифологемы кочевых скотоводческих народов - странников. Именно глобальная миграция индоевропейских скотоводческих племен, произошедшая в середине II тысячелетия до н.э., и инициировала возникновение философии Запада и Востока. Народ Авесты – прародитель философии. Все исходные архетипы философствования основаны на ар-хетипах «арийского» мышления. В новоевропейской традиции Канта можно считать предтечей философии Ландшафта, во многом это обусловлено тем, что он был еще и географом, в этом «архетипическая» основа его философии. Считается, что Кант совершил «коперниканскую» революцию заставив объект вращаться вокруг субъекта, но это понимание неточно. Первый шаг в этом сделал Декарт, освободив субъект, сделав его свободным и самодостаточным. Кант же существенен не тем, что заставил объект вращаться вокруг субъекта, не утверждением о том, что объект является сателлитом или эпифеноменом субъекта, а тем, что ввел утверждение об активном динамизме субъекта-наблюдателя. Субъект-наблюдатель находится в коррелятивном отношении к объекту «вещи в себе» и при определенных конфигурациях (априорных формах) субъекта высвечивается та или иная сторона реальности. Но истинная «коперниканская революция» совершается в современной и завершится в будущей философии. Она состоит в том, что, как Коперник «заставил» Землю вращаться вокруг Солнца, так и в философии «коперниканской революции» совершается путем утверждения того, что субъект движется и вращается вокруг и внутри объекта и является переменной величиной. Существенным прорывом Канта к философии Ландшафта было и то, что Кант сделал время формальным условием внутреннего чувства. Но он не конкретизировал тот факт, что последовательность представлений во внутреннем чувстве – это путешествие. Сам язык, организующий сознание – темпоральное образование, в котором заложена временная составляющая. Говоря-мысля, человек путешествует: он указывает движение предметов и на свои перемещения в среде предметов. Философ - это «охотник-добытчик» бытия. Фигуры («топы-тропы») речи воспроизводят тропы его охотничьих приключений. Язык, потеряв временную составляющую, превращается в метаязык формальных заключений, который применяется для номологического вневременного «научного» утверждения, это язык вечного «Неба». Философ Ландшафта нарративист - повествователь, он использует язык живых метафор, складчатый язык изменчивой «Земли». Вообще для философии Ландшафта, которая завершает «коперниканскую революцию» в философии, близок не только Кант, но близок также окказионалист Н. Мальбранш и перипатетик Г.В. Лейбниц. Мир человека и мир окружающей природы находится в трагическом диссонансе, в постоянной динамичной корреляции между субъектом и объектом. Странник-субъект, блуждающий как «блоха» по объективному телу мира, либо лишь «окказионально» в определенных точках «откровения» достигает слияния с ним, либо (в более мягкой форме) находится в состоянии «предустановленной гармонии» с ним. Эти «окказиональные» точки слияния с миром создают опорные островки «вечных» законов, оформленных в номологический дискурс, но эти островки находятся в безбрежном океане нарративных блужданий сознания субъекта. Философия Ландшафта, тем не менее, отличается и от окказионализма, и от лейбницеанства и от кантианства. Во всех этих концепциях структура субъекта константна и задана в априорных константных формах сознания. Сам субъект в этих философемах занимает определенное место между Богом и миром, между человеком и животным, рассматривается в координате вертикальной иерархии. В этом и состояла задача прежней философии, дабы идеологически обосновать выделение человека из природного окружения, идеологически утвердить его «человечность». Но когда в XXI веке человек становится человеком, теперь состоит задача утвердить его как Человека, дополняя вертикальную координату человеческой экзистенции горизонтальными координатами. Основным недостатком предыдущей философии было утверждение о субъекте константно расположенным между миром и Богом, между «Землей» и «Небом». Если он и движется, то движется в одном направлении – это вертикальное направление его движения: восхождение к идеалам «истины и веры». Но существует и иное «горизон-тальное» измерение - это движения субъекта как в диахронии истории – от прошлого к будущему, так и движение субъекта в синхронии пространства настоящего. Т.е. расположенность субъекта более многомерна, она объемна. Субъект теперь расположен не по линии одной вертикальной координаты - не только между «Небом» и «Землей», как мыслилось до начала XIX века. В XIX веке – веке «Истории» он приобрел еще и диахронную координату - историческое измерение. К концу XX века он приобрел объёмную горизонтально-вертикальную многомерность, плюралистичность и способность воспринимать Другое. Вот таков философ Ландшафта – посткантианец, постокказионалист и лейбницианец. Субъект-перипатетик мыслит симулякрами – игрой ландшафтных эпистем. Он не подходит к миру с жесткой эгоцентричной эпистемой. Эпистема субъекта-перипате-тика формируется в процессе путешествия. Его логика – это логика шахматиста, мир для него шахматная доска с фигурами. И это шахматное мышление не забавляется интровертными игровыми саморазличиями смыслов, смыслы сами «различаются-играют» при экстравертном подходе к саморазличиям самого мира, к реальной игре ландшафтных многообразий. Субъект-перипатетик органично сочетает интровертно-упорядочивающий подход с экстравертно-различающим, игра смыслов внутри своего сознания служит здесь лишь одним из средств. Исходный дуализм познания между рационализмом и психологизмом, который продолжается со времен полемики Сократа с софистами разрешается в концепции субъекта-перипатетика, который есть одновременно трансцендентальный субъект, когда он останавливается и рассматривает с определенной точки зрения, и эмпирический субъект, когда он находится в процессе движения от одной стоянки – точки зрения к другой. Ландшафтный мыслитель - это субъект пространственно подвижный, движется он предпочительно горизонтально. Но движется он не по прямой, ибо «прямой» истины не бывает, он вообще не движется как абстрактная точка, - он путешествует как чувствующий, мыслящий и переживающий человек. Путешествует же он по «барочным» складкам Бытия: по извилистым «тропам», по «горам и ущельям» мира, следуя логике изгибов своей души. Такое видение, в принципе, было заложено, М. Мерло-Понти, который понимал познающего субъекта как пространственно перемещающееся тело, находящееся в режиме «наличия в мире» в объекте познания, хотя, к сожалению, не смог вскрыть подробно смысловую феноменологию этого явления, постоянно сваливаясь в психологизм. Более адекватно дал описание этих движений Ж.Делёз в работе «Складка. Лейбниц и барокко» (1988), но сделал это, на мой взгляд, еще на уровне первоначальных интуиций. Если линейно-вертикальный классический мыслитель движется в русле гегелевской «Феноменологии духа» или, в лучшем случае, что подметил Э. Блох (1885-1977), как гетевский «Фауст», а, в худшем, как парящий над «презренным» миром «Заратустра»; - то пространственно-многомерный «горизонтальный» неклассический мыслитель двигается более в интенциях «Прогулок одинокого мечтателя» Ж.-Ж. Руссо, или же внимательного и уважительного к реальному миру путешественника Леви-Стросса в «Печальных тропиках», в русле феноменологии путешествия по ландшафтным многообразиям мира, - его забот, страстей и чудес.

Именно такого рода «грехопадение» – переход с «вертикальной» системы мысли на «горизонтальную» - открывает ему глаза, он начинает различать истинные основы «добра и зла» и начинает стыдиться мерзкой «наготой» своих мыслей и поступков. Философ в таком режиме начинает не «теоретизировать» или смутно «бормотать» что-то непонятное, - он начинает говорить, ибо сам строй речи создан на базе феноменологии путешествия первобытного человека по ландшафтам ойкумены. Философ Ландшафта – это мыслитель, т.е. путешественник в виртуально- ментальном и реально-природном времени-пространстве.

2 ИЗГИБЫ-СКЛАДКИ ЭКЗИСТЕНЦИАЛОВ ФИЛОСОФСТВУЮЩЕГО СТРАННИКА. «ОДИССЕИ» ФИЛОСОФА

В классической новоевропейской философии существовал, как правило, абстрактный субъект философствования. Для философии Ландшафта же, как и для древних философов, нет абстрактного субъекта, нет абстрактных идей, - есть «идея-человек» (М. де Унамуно), есть осуществление своей философии как своей жизни. Этот момент правильно подчеркнул современный французский историк философии Пьер Адо. Он утверждает, что античная философия была образом жизни: «Мудрость рассматривается во всей античности как способ бытия, как состояние человека, существующего совершенно иначе, нежели остальные люди, и являющего собой своего рода сверхчеловека. Если философия есть активность, смысл которой – упражнение в мудрости, то упражнение это по необходимости заключается не только в том, чтобы говорить и рассуждать определенным образом, но и в том, чтобы определенным образом быть, действовать, смотреть на мир. Следовательно, если философия не только дискурс, но и жизненный выбор, экзистенциальное предпочтение, то именно потому, что она есть стремление к мудрости» (Адо П. Что такое античная философия? М. 1999. С.236-237). Философский дискурс, как правильно подчеркивает П. Адо, - это лишь оправдание и обоснование «философской жизни». А «философская» жизнь – это и есть странствие по ландшафтным многообразиям мира. Пространство и время философствования философа Ландшафта находится в перманентном состоянии скептической изостении.

Это состояние характеризуется не поиском Истины, а поиском путей Судьбы.

Она состоит не в вопросе: что есть Истина? Она состоит в проблеме Алисы в Стране Чудес: «Куда идти, куда идти?».

Философия – не религия (или теология), – она не укрепляет веру и не является туманящей разум религиозной проповедью, а всегда своей рефлексией будит сомнение в человеческом уме и вызывает смятение в человеческом сердце. Философия – не наука, она не занимается выявлением фактов, их верификацией и обоснованием, попытка новоевропейских философов превратить её в науку потерпела закономерный крах. Философия – не искусство, она не обращается к человеческим эмоциям, она обращается, прежде всего, к человеческому разуму. Философия будущего, отказавшись от этих попыток редуцировать философское знание к тем или иным формам менталитета, став философией Ландшафта – как наиболее адекватной формы этого типа знания, которое не является номологическим (номотетическим), а феноменологическим; станет заниматься выявлением природных и культурных событий, описанием и сообщением о них.

Философ Ландшафта – это охотник. Он пользуется охотничьей парадигмой мышления, которую вывел историк К. Гинзбург. Современный французский литературовед А. Компаньон так интерпретирует специфику этой парадигмы: «Процедуры охотника и гадателя – иные, чем у логика и математика, и их практическое понимание вещей сближается с греческим metis, воплощенном в Улиссе, то есть индукцией на основе незначительных деталей, подмеченных на периферии восприятия: искусство детектива, художественного знатока (занимающегося атрибуцией художественных произведений – все это относится к охотничьей парадигме» (Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. М. 2001. С.155).

Субъект-перипатетик путешествует в сетке экзистенциальных координат: это вертикальные координаты восхождения – «дантовы» координаты; это горизонтальные координаты реальной жизни – «бальзаковы» координаты; это, как синтез – извилистые многомерные координаты философских «одиссей» - путешествий по многообразиям мира и культуры.

Путешествия сознания по дантовым координатам имеют свою логику, оно «блуждает» в ином пространстве. Блуждания Фауста по «дантовым» координатам мира – вот путь философа в мире культуры. Это его дорога. Эрнст Блох сравнивал «феноменологию духа» Гегеля с блужданиями Фауста. Но для философа Ландшафта важнее бальзаковы координаты 

3. БАЛЬЗАКОВЫ КООРДИНАТЫ ЭКЗИСТЕНЦИАЛОВ ФИЛОСОФА ЛАНДШАФТА

Человеческая культура, как верно подметил один из первых европейских «геологов» культурного Ландшафта – О. Бальзак, представляет из себя «Человеческую Комедию». Комедию «взлетов» и «падений» «Мысли», «подъемов» и «опусканий» тектонических плит «Обществ», «прорывов» и «изгибов» золотых рек «Капиталов- Товаров», «болот», «трущоб» и «гнилых местечек» «Жизненного мира» Повседневности – т.е. «Комедию» всего культурного Ландшафта, в котором «Личности» выступают ничтожными угловатыми камешками, нещадно перемалываемыми в «муку» жерновами Истории. Вот как красочно описывает выдающий французский историк и философ И. Тэн мировоззрение О.Бальзака: «Слог Бальзака поражает вас своим величием, своим богатством и своей оригинальностью. Это гигантский хаос; здесь вы находите все: искусство, науки, ремесла, историю, философские и религиозные системы; нет предмета, о котором он бы не говорил. В десяти строках у него укладываются мысли, пришедшие со всех концов света. Тут вы встретите идею Сведенборга, рядом с ней метафору мясника или химика, через две строчки вам попадается кусочек философской тирады, затем шуточка, намек на волнение, греза художника, музыкальная фраза! Мимо вас в своеобразной процессии проходят педанты, метафизики, сладострастные силены, бледные ученые, неунывающие артисты, рабочие в блузах; тут вы увидите костюмы всех веков, наряды серьезные и шутовские, блеск роскоши и отрепья нищеты: здесь мелькает рубище, тут возле него вы замечаете платье, шитое золотом, там лохмотья, украшенные пурпуром и алмазами; пропитанная пылью атмосфера оглашается криками толпы, и газ обливает её своим резким, но обольстительным светом» (Тэн И. Бальзак. Спб.,1894. С.52-53).

Прекрасно понял основной «нерв» творчества гения Бальзака в такой же степени гени-альный мыслитель И. Тэн. Вот что он пишет: «..преследуемый и наученный, он понял, что деньги – могущественнейшая пружина современной жизни. Он рассчитывал со-стояние своих действующих лиц, объяснял их происхождение, увеличивание и употребление; уравновешивал издержки и доходы и в роман внес привычки бюджета. Он излагал спекуляции, экономию, покупки, продажи, контракты, коммерческие приключения, промышленные открытия, комбинации и ажиотаж. Он изображал адвокатов, сыщиков, банкиров; он всюду ввел гражданский кодекс и векселя. Коммерческие дела он сделал поэтическими. Он описывал турниры в роде турниров античных героев, но на этот раз около наследства или приданного, среди законников вместо солдат» (Тэн И. Критические опыты. Спб., 1869)