Ясно-понятно...

А ещё вот как эту же тему в народе обсуждают.

И по поводу этой же самой статьи, между прочим.

Gals
1.10.2007, 1:08

Сообщение #3

Участник
Группа: Пользователи
Сообщений: 34
Регистрация: 18.2.2007
Пользователь №: 1 012

Цитата(Даат @ 29.9.2007, 3:20)

Gals,
уж извини, как политолог-арабист по образованию (диплом красный) не вижу смысла объяснять каждому встреченному на виртуальном пути персонажу, что перед тем, как писаь пасквили, нужно хотя бы узнать предмет, о котором пишешь.

Ничего, кроме расхожих фраз, от вас, как от политолога, не слышно. Какие проблемы ваша братия политологов решила за последние 20 лет?

АПН № , 19 декабря 2006
«Политология» — изначально провальное предприятие!»

От редакции. Годом рождения российской «политологии» символически можно считать 1991 — тот год, когда почтенный журнал Института международного рабочего движения «Рабочий класс и современный мир», с легкой руки будущего его руководителя Михаила Ильина, приобрел более торжественное и приличествующее эпохе название — «Полис». Что стало расшифровываться как «Политические исследования».
Причина, по которой вполне легитимная «политическая наука» в России стала называться «политологией», по-видимому, проста: неопределенное и ни к чему не обязывающее слово «политолог» позволило затушевать очевидные различия между такими разными фигурами, как «политический исследователь» и «политический комментатор». А впоследствии — между этими двумя и тем, кого ныне принято называть «политическим технологом».
К началу 1990-х возникло целое сословие людей, выделявшихся не столько научными достижениями (по большей части никому не известными), сколько — некоей информированностью о перипетиях политического процесса в России и мире. В этот цех стекались люди со всех концов гибнущей русской науки. Здесь в большом количестве можно было встретить бывших филологов, историков, литературоведов, наконец, журналистов-международников.
Впрочем, многие из тех же окопов потянулись не на телевидение и в газеты, а на академические кафедры, а также за помощью — в зарубежные фонды, в 1990-е охотно выделявшие средства на проведение разного рода исследований в области социальных наук в России. Между «академистами» и «телевизионщиками» всегда шла незаметная борьба: «академисты» подозревали «телевизионщиков» в плохом знании англо-саксонских первоисточников, последние видели в своих академических собратьях своего рода отсталых от реальной жизни книжных червей. Борьба завершилась в начале 2000-х если не победой «телевизионщиков», то несомненным поражением «академистов». Им так и не удалось обеспечить в глухом противостоянии с прагматичными коллегами общественную репутацию и престиж своей дисциплины. А также — открыть какие-то карьерные перспективы нацеленной на социальный успех молодежи. Цеха ученых стали мало помалу редеть.
Некоторые аспекты этой истории мы решили прояснить с одним из тех людей, кому удается и сегодня сочетать вовлеченность в научно-исследовательскую работу в области политической науки с политической ангажированностью.

— Леонид Владимирович, как Вы считаете: политология — это наука или псевдонаука?
— Само название «политология» — это изобретение местное, позднесоветское. Я, к сожалению, не могу указать год и автора, но припоминаю, что где-то в конце 1980-х в рамках еще советской официальной философии стало появляться нечто под названием «философия политики». Видимо в связи с этим или рядом с этим возникла в начале 1990-х учебная дисциплина под названием «политология». Она заместила в российских вузах в качестве обязательной — «научный коммунизм». И, понятно, что первые преподавательские кадры в «политологии» — это те, кто в советские времена преподавал именно «научный коммунизм» (просто прежнее название кафедр менялось на новое).
Такое происхождение «политологии» из «духа советской вузовщины» — это тяжелая наследственность, совмещенная с серьезной «родовой травмой». Последствия сказываются до сих пор.
Во-первых, на качестве базовых учебных текстов. Российские учебники «политологии» — это уникальный жанр. В абсолютном большинстве они представляют собой компиляцию понадерганных откуда только можно (источники определяются эрудицией авторов) сведений, относящихся к предметной области, определяемой словом «политика». Составленные в псевдонаучном стиле с массой классификаций, определений, типологий, разграничений и т.п., они абсолютно бесполезны. Их чтение — это просто мука для студентов. А преподавание по таким учебникам — пытка для преподавателя. Преподавание предмета под названием «политология» на факультетах, не специализирующихся на изучении предметной области под названием «политика», — это душевредный рецидив советизма, отнимающий драгоценное время у студентов и дискредитирующий тех, кто это преподает.
А это касается второго обстоятельства. Преподаватели «политологии» — это, к сожалению, наименее научная часть вузовского сообщества. И вина здесь не персональная (среди преподавателей есть много замечательных, широко образованных и профессионально специализированных людей), а, так сказать, корпоративная. Сообщество «политологов» существует «по факту», но не «по смыслу». Ибо оно не структурировано в соответствии со структурой своей науки. Оно не разделено на школы в соответствии с различием базовых методологий. И принадлежность к такому сообществу ничего не дает.
Статус преподавателя «политологии» в вузе, мягко говоря, всегда подозрителен: и студенты, и коллеги из других дисциплин догадываются, что «знание», даваемое «политологами» — какое-то «другое». Ни способы его получения, ни методы обучения, ни стратегии обоснования и доказательства не сопоставимы с тем, что имеется в дисциплинах с бесспорным научным статусом. Например, в социологии.
— Как Вы считаете, возникла ли особая русская политология?
— Вот, собственно, в этом отрицательном смысле и можно говорить о появлении особой «русской политологии». Название уникальное, нигде в мире не принятое. Его использует лишь один американец, создавший веб-сайт «politology.us». Смысл этого неологизма (для американцев и всего остального мира — для всех кроме России) в соединении «политики» и «технологии» — не более. То есть — в использовании веб-технологий в любительских дебатах о политике.
Так что «политология» — изначально провальное предприятие. Это отличное подтверждение той степени одичания, до которой дошли т.н. «социальные науки» в СССР. Российский выход из этого одичания в сфере научного изучения политики пока получается плохо. Здесь мы самобытны в самом худшем смысле этого слова.
А между тем в начале 1990-х не было ничего сложного в том, чтобы просто завести если не в каждом, то хотя бы в самых рейтинговых университетах страны факультеты политической науки с классическим делением на четыре кафедры: политическая теория (или политическая философия — как кому нравится); политическая системы России; сравнительные политические системы; международные отношения. Как в любом американском, британском или континентальном университете. И — делать политическую науку. Вместо этого завелась — «политология».
— Почему русская политическая наука в 1990-2000 годы не оказала никакого влияния на русскую политику? Кто виноват и что делать?
— Потому что нечему было оказывать влияние. Политика была и есть. Да еще какая! Мы получили абсолютно уникальную ситуацию, о которой может только мечтать западный ученый: рождение предмета, т.е. самой политики, прямо на наших глазах. И с нашим собственным участием! На Западе этот предмет и как конкретная практика и как научная рефлексия существует с начала XVI века. Макиавелли и Боден — первосвидетели этого. У нас пространство собственно «политического» (т.е. такое, в котором недействительны формы принудительного господства) открылось только в 1990-м году вместе с отменой ст.6 конституции СССР. Тут, казалось бы, для науки самое раздолье.
Что же получилось на деле? Так называемая «академическая политология» учила студентов какой-то квази-научной небывальщине, извлеченной из Бог знает каких американских книг (там ведь учебников в нашем смысле никогда не было и нет до сих пор). А «телевизионные политологи» как часть отряда «политтехнологов» занялись непосредственным «деланием» политики. Конкретно.
Вину я бы разделил пополам. Часть приходится на политиков, часть на «политологов». Российские политики в подавляющем большинстве — обычные советские люди. А у советского человека развился двойной комплекс: тотальное недоверие ко всяческой «болтологии» и фетишистское отношение к любой «технологии». Поэтому никакие теории политики самих политиков не интересовали. А потому и не было на них серьезного, стимулирующего спроса. Зато вплотную интересовали технологии получения и удержания власти. Тут спрос колоссально превышал предложение. Поэтому все творческие, аналитически одаренные люди, способные создать российскую политическую науку, ушли в «политобслугу». А те, кто не ушел, — остались преподавать «политологию». В меру своей образованности. И своей политической ангажированности.
Что делать? Профессионализировать факультеты в университетах, создавая именно факультеты политических наук с общепринятой во всем мире структурой субдисциплин. Сравнительные политические системы и международные отношения — отрасли, в общем-то, благополучные. Тут есть и качественные базовые учебные тексты, и опытные и квалифицированные профессора. Политическая теория и российская политическая система — отрасли для нас самые проблемные. Но и самые интересные. Это — если реформировать «политологию» изнутри. Из самого академического сообщества.
Но я вижу и обратный процесс. Или точнее — тенденцию. Самые успешные «политтехнологи», будучи абсолютно разочарованы состоянием академической «политологии», пытаются выращивать вне вузовской среды инфраструктуры, способные генерировать политическую теорию и политический язык. А также свой опыт конструирования «русской политики» закрепить в качестве дисциплинарного знания о российской политической системе. Не хочу сказать, что эти усилия интегрированы (наоборот, часто они намеренно антагонистичны), но в целом просматривается общая тенденция. Не исключено, что в ближайшем будущем центрами производства адекватного политического знания (а значит — и обучения) у нас станут именно политтехнологические корпорации.
— Должны ли телевизионные и академические политологи поменяться своими местами?
— Вторые страстно этого хотят и почти не скрывают своего презрения к первым. Однако осуществление данного предложения в принципе невозможно. Медиа-пространство (телевидение в основном) представляет собой гипер-политическое пространство (не только в России). И присутствие в нем — политический факт и реализация чьих-то политических стратегий. Это в начале 1990-х, когда и само телевидение и та политика только-только выплеснулись из СССР, появление на экранах самых разных «политологов» носило несколько произвольный характер.
Сегодня это невозможно еще и потому, что mass media — это бизнес. А в бизнесе действуют «брэнды». А брэнд — это либо «раскрутка» либо традиция. То есть либо деньги, либо время. Так что в ближайшие времена типичная для, скажем CNN или BBC, ситуация, когда в прямом эфире ту или иную политическую проблему анализирует профессор факультета политической науки из Стэнфорда или Оксфорда, — для России невозможна.
— Что в западной политической науке оказалось не востребовано отечественными специалистами?
— Практически все главное — научная строгость, дисциплинарная специализированность, методологическая обоснованность выводов. Еще раз: «политология» имеет отношение к политической науке как, скажем «полетология» к науке под названием «аэродинамика». Мы все наблюдаем за полетами — птиц, самолетов, спутников, комет, звезд. И каждый из нас может многое об этом рассказать. Но только специалист по аэродинамике расскажет с достоверностью о том, каким законам подчиняются все летающие тела в зависимости от того, в каких средах они летают. И при помощи данных аэродинамики возможно создание и совершенствование, например, самолетов.
Конечно, для политической науки аэродинамика — вряд ли достижимый идеал. Но стремиться надо.
— Каковы прогностические возможности политической науки? Не пришла ли она и на Западе к своему закономерному финалу?
— Прогностические возможности у любой науки должны, как минимум, быть. И они должны реализовываться с помощью контролируемых и передаваемых другим методик. Это составляет условие обучения. Но в прогнозировании социальных явлений вообще, и политических в особенности, есть одна трудность. Сами объекты прогноза выступают как его потребители, и потому часто мы получаем эффект «самосбывающегося прогноза». Либо в форме реализации пригодного потребителю сценария, либо, наоборот, в форме его блокирования. Так произошло, например, в случае публикации в 1994 г. в «Общей газете» некоего «Сценария №1».
Закономерность — вообще отличительное свойство Запада. Что же касается финала «политической науки», то это уже апокалипсическая тема. Что-то вроде «Трех разговоров» Владимира Соловьева.
Кстати, там в «Краткой повести об Антихристе» (1900 год!) дан, на мой взгляд, самый универсальный политический прогноз. Некоторым даже кажется, что он начинает сбываться.

Поляков Леонид Владимирович, доктор философских наук, заведующий кафедрой общей политологии факультета прикладной политологии ГУ-ВШЭ.