Необходимость серьезной научно-технической модернизации экономики сегодня стала очевидной для многих на самых разных уровнях организации нашего общества. Президент страны поставил модернизацию в ряд приоритетных государственных задач. Решение этой задачи с очевидностью предполагает активизацию ряда тесно сопряженных с экономикой сфер жизни общества. В том числе во всей актуальности встает проблема научно-методологического обеспечения предстоящего технического и технологического прорыва.

Особенностью нынешней эпохи является бурное развитие сложной техники, изощренных технологий, мощных высокоскоростных электронных устройств, интерфейса человек-компьютер и соответствующего программного обеспечения. Не будет преувеличением сказать, что это ставит общество перед лицом новой специфической мировоззренческой ситуации. В таких условиях именно философия, как наука, призванная работать на наиболее высоком уровне обобщенного знания, с очевидностью обязана взять на себя миссию по формированию в обществе здоровой мировоззренческой ориентации и настройке его на требуемый временем лад. В связи с этим философии предстоит серьезно активизировать свои усилия, причем не только непосредственно в сфере философии науки и техники, не только в сфере проблематики искусственного интеллекта. Речь должна идти о большем: о необходимости приведения методологии философских исследований в соответствие с требованиями «продвинутой» высокотехнологичной эпохи, о необходимости повышения общего уровня научной формализации исследований.

Не секрет, что подавляющая масса современных философских исследований до сих пор осуществляется на чрезвычайно низком уровне формализации, обходится минимумом структурных схем, логических обоснований и практически совсем без математического аппарата и математической обработки. Иначе как архаизмом такую ситуацию признавать нельзя. И такой уровень развития философских исследований не будет преувеличением охарактеризовать как донаучный. Думается, в отмеченной методологической отсталости отчасти кроется и печальный факт весьма значительного падения авторитета философии в нашем обществе. Обществом на практике фиксируется беспомощность и бесполезность философии в ее нынешнем архаичном виде.

Надо признать, философия переживает сложные времена не только у нас. На Западе на излете масштабной эпохи увлечения эмпирической методологией философия идет по пути накопления багажа знания в виде множества микрооткрытий, делаемых на острие пера в процессе взаимных критических выступлений адептов ряда конкурирующих школ. В это время в отечественной философии имеет место явно затянувшийся период методологического застоя. Отсутствие сколько-нибудь четких методологических ориентиров остро ощущалось, в частности, на последних общероссийских философских конгрессах. О многом говорит также отсутствие сколько-нибудь масштабных и значимых дискуссий. Их место заполнили многочисленные, бесконечные и зачастую бессодержательные дискурсы. И все это творится в стране с целой армией из нескольких тысяч профессиональных философов!

Злые языки утверждают, что дружная плеяда «шестидесятников», исчерпавшая свой творческий потенциал лет тридцать назад, сегодня устойчиво занимает лидирующие позиции в философском ареопаге страны и, судя по всему, не собирается никого больше допускать до своего бюрократического Олимпа. Как бы там ни было на самом деле, по всем признакам наблюдается отсутствие сколько-нибудь заметных здоровых подвижек в отмеченной застойной ситуации.

В качестве показателя методологического нездоровья можно привести хотя бы тот факт, что, несмотря на предшествовавшую длительную и всеохватную материалистическую традицию у нас отсутствует сколько-нибудь четкое и обоснованное критическое отношение к нездоровому эмпирико-критическому методологическому крену в развитии современной физики. Критические выступления против «махизма» в методологии физики 20-х и 30-х годов не нашли, к сожалению, впоследствии своего продолжения, философы в своей массе фактически самоустранились от решения этой проблемы, поэтому сегодня махизм является, по сути дела, официальной религией теоретической физики.

Этот факт, к сожалению, имеет свое досадное чисто «бытовое» объяснение: гуманитариям, составляющим подавляющее большинство нашей философской братии, математика, физика и прочие точные естественные науки явно не по зубам, для них это просто «китайская грамота», поэтому они не могут принимать полноценного участия в серьезном обсуждении методологических вопросов в науках с высоким уровнем формализации исследований. В итоге физика, техника и технология у нас остаются вне ориентирующего и корректирующего присмотра философов и обречены анархично дрейфовать в отсутствии четкой и понятной методологической навигации.

Автор считает сложившуюся ситуацию не отвечающей вызовам эпохи и не обеспечивающей достойного высокого звания философии. Очевидно, следует принципиально менять стратегию развития отечественной философии, избрать курс на достижение высокой степени формализации современных философских исследований, превратить философию из заумного подспорья рафинированных эстетов в серьезную науку со строгим методологическим аппаратом. Это, без сомнения, потребует радикальной переориентации в системе приоритетов и серьезной модернизации в деле подготовки философских кадров. Следует четко уяснить, что наука сегодня остро нуждается именно в философах, способных работать с высоко формализованным философским знанием. Грубо говоря, вопиющим вызовом эпохи является решительное переключение спроса в философии с «лириков» на «физиков».

Насколько запущенной является у нас ситуация с уровнем формализации философского знания и соответствующим отставанием философских решений от вызовов эпохи, автор предлагает оценить на примере анализа общепринятых сегодня трактовок такого ключевого понятия как «сознание». Обнаруживается, что современные определения сознания предстают в виде длинного бессвязного набора частных мнений и отдельных характеристик, выданных философскими авторитетами разных эпох и школ. Надо отметить, это вообще характерная черта эпохи постмодернизма: вместо цельного представления о том или ином аспекте реальности по любому поводу довлеет установка на примитивное перечисление, в той или иной степени полное или тенденциозное, всех предоставляемых эмпирическим наблюдением разнообразных его качеств. Поистине эпоха апофеоза эмпиризма и угнетения теоретического (спекулятивного) знания.

В качестве образца такого перечисления можно привести определение сознания в Новой философской энциклопедии [1]. Характерно, что его автор, В.А. Лекторский, без каких-либо изменений повторил здесь свое же определение из раннего издания этой энциклопедии десятилетней давности. Складывается впечатление, что некоторым авторам энциклопедии давно уже все ясно в этом мире и философии, так что вовсе не требуется что-либо модифицировать в своих представлениях. В их среде, похоже, царит атмосфера безмятежной успокоенности и самоуверенности, поэтому не имеет смысла даже задавать какие-либо вопросы о модернизации и методологическом прогрессе.

Перекочевало в новое издание и обескураживающее стремление автора нивелировать зависимость сознания от свойств организма-носителя, деонтологизировать (термин С.Л.Рубинштейна) сознание, оторвать его от индивидуума, на субстрате мозга которого оно существует и функционирует.

«Специфически человеческое сознание и Я как его центр определяются не биологией человека», - пишет В.А. Лекторский. И продолжает: «Единство сознания определяется не биологией, не особенностями работы мозга (наличием в нем некоторых «центральных инстанций»)…» [Там же].

Посредством малоубедительной аргументации автор провозглашает единство сознания исключительно его собственным специфическим атрибутом, зависимым лишь от общественной истории и культуры, в полном отрыве от единства организма его обладателя. Надо отметить, что стремление откреститься от всякого влияния физического и биологического начал на сознание и мотивацию человека и свести все к социо-историко-культурному началу характерно не для одного В.А.Лекторского. Оно сегодня, к сожалению, является общим местом практически для всего отечественного философского ареопага.

Чтобы понять истоки этой укоренившейся на нашем философском Олимпе удручающей позиции, следует сделать небольшой исторический экскурс. Так сложилось, что в нашей стране масштабный исторический период увлечения эмпиризмом, сыгравший столь значительную роль в развитии западной философии, был по большому счету…пропущен. Вождь В.И. Ленин в начале ХХ века огульно приравнял эмпириокритицизм к субъективному идеализму [2], и тем самым тема эмпирического направления в советской философии была закрыта. Туда же, к пресловутому идеализму, верные продолжатели дела Ленина заодно причислили учения Шопенгауэра, Ницше, Бергсона, Фрейда, Гуссерля и Витгенштейна, а затем позитивизм и прагматизм. Этого требовала односложная схема противостояния материализма и идеализма в рамках коммунистической догмы. В результате весьма значительный фрагмент философской истории цивилизации прошел незамеченным мимо очей отечественной философской мысли. Поэтому даже идеологически нейтральная творческая часть отечественной философии вынуждена была развиваться на искусственно ограниченном исследовательском поле и в итоге так и осталась в методологическом плане фактически на уровне и позициях классической философии двухсотлетней давности с ее гипертрофированной оценкой роли сознания в жизни человеческого организма, с тенденцией прямого противопоставления сознания материи, с ее индивидофобией в трактовке субъекта действия, сознания и познания (выражающейся в непримиримой борьбе с «робинзонадами»), когда в противовес «индивидуализму» автоматически гипертрофируется общественно-исторический характер деятельности и познания. Наблюдаемое отсутствие динамичного развития обеспечивает дальнейшее сохранение этого «заповедника» неоклассической философии в «высших эшелонах» в наши дни. В этом не было бы ничего плохого, если бы этот заповедный дух не способствовал стагнации всей остальной отечественной философии.

Сознание, нельзя не признать, стремится держать под постоянным наблюдением-сопровождением поведение человека. Это вездесущее сопровождение некоторые философы склонны незаслуженно расценивать как полновластный контроль. Например, Сократ и Ж.-П.Сартр наивно считали сознание ответственным за все, что происходит с человеком. Однако здесь необходимо более трезво оценивать ситуацию, как это, например, делал З.Фрейд, который обратил наше внимание на тот факт, что сознание является частью более широкого свойства человека – психики. Психика, в свою очередь, делит контроль над поведением человека с его физиологией. Таким образом, частное бытие человека на деле контролируется целым рядом внутренних факторов, и реальные поведенческие акты складываются из воздействия их сложного итогового соотношения. Чего действительно нельзя недооценивать, так это поистине штурманского стремления сознания «прокладывать курс» в сложных условиях противоборства и компромисса между всеми этими факторами, дипломатического поиска вариантов примирения их специфических мотивов и адвокатского рвения в отыскании для них разумных оправданий.

Классическая философия, надо отдать ей должное, пережила в свое время масштабный период борьбы детерминизма с телеологией. Философский мир тогда разделился на два могучих лагеря. Известные сторонники строгой теоретической линии указывали на невозможность возникновения каких-либо особых «внутренних целей» и побудительных причин в локальных материальных образованиях в рамках теории детерминизма того времени. Не менее знаменитые сторонники прагматической линии, сплошь и рядом наблюдая воочию очевидные свидетельства существования этих самых целей и причин в живых организмах и человеке, делали отчаянные попытки «вписать» их в рамки философской теории. Однако проблему в те времена решить, к сожалению, так и не удалось. Классический детерминизм устоял, телеология потерпела поражение.

Дискуссия вспыхнула с новой силой в ХХ веке в связи с увлечением общественного сознания кибернетикой. Необходимость адекватного описания работы автоматов, принципа «обратной связи» в технике требовала пересмотра устоявшейся философской догмы. Эта дискуссия захватила и нашу страну. В среде научной общественности вновь начала пробивать дорогу прагматическая линия в этом вопросе. В частности, замечательный советский математик А. Н. Колмогоров в 1959 г. подчеркивал, что развитие кибернетики дает новый материал для философского анализа понятия «целесообразность» в применении к машинам и живым системам [3]. Прагматическую линию в развернувшейся дискуссии, помимо математиков, кибернетиков, физиологов и психологов поддержал ряд известных философов, наиболее значительный вклад из которых внес Украинцев Б.С., опубликовавший на эту тему серию значимых работ [4,5,6,7,8]. Противостоящее им теоретико-догматическое крыло представлял, в частности, редактор журнала «Вопросы философии» И.Т.Фролов [9], который, рассматривая проблему применительно к человеку, писал: «распространение этого принципа [целесообразности] за сферу сознания ни к чему, кроме телеологии, привести не может» [10]. А телеология была для строгих детерминистов сродни ереси или ругательству. Исходя из классической традиции, И.Т.Фролов связывал целесообразность исключительно с сознанием и мышлением и исключал существование связи направленности процессов в живых системах с понятием внутренней цели. «Неприкаянность» же сознания в неоклассическом представлении, его деонтологизированность, оторванность от глубоких философских оснований позволяла «валить» на него, как на «крайнего стрелочника», все непонятное, что было в философии, без опасения быть обвиненными в пристрастиях к телеологии или чему-либо еще. Фактически представления о внутренних целях были приравнены к произвольным, ни с чем в реальности не соотнесенным «выкрутасам» лукавого мышления.

Поскольку и в те годы так и не было предложено варианта теории детерминизма, предусматривающего существование локальных, внутренних причин и целей, для материалистов предусматривалось лишь односложное решение данной проблемы: детерминизм или смерть! В итоге вновь возобладала установка на выбрасывание за борт всего похожего на телеологию с ее внутренними локальными целями. Вместе с этим, к печали прагматиков, так и не удалось достичь адекватного описания и объяснения принципа работы автоматов и организмов. Вопрос остался открытым.

Любопытно, что в своей работе тридцатилетней давности [11] В.А. Лекторский идентифицировал сознающего и познающего субъекта как «природное существо, включенное в объективную реальность». Более того, он охарактеризовал субъекта и объект как «расчленения действительности», «материальные системы со связью», что можно расценить как некоторую дань прагматизму. Однако вопрос о причинном и онтологическом статусе «расчленения», «природного существа» и «материальной системы» так с тех пор и остался не раскрыт. В итоге эти находки раннего периода творчества, похоже, пали в яростной битве старого детерминизма с телеологией и сегодня В.А. Лекторским не акцентируются.

Впрочем, попытаемся быть объективными: позицию И.Т. Фролова и иже с ним в их времена можно понять и отчасти оправдать. Её можно трактовать как достойное уважения стремление строго придерживаться теоретических принципов.

К сожалению, этого никак нельзя сказать о позиции В.А. Лекторского и К°, которые продолжают настаивать на догматической линии, не взирая на то, что сегодня в нашем распоряжении уже имеется давно искомый философской мыслью модернизированный вариант детерминизма, союзный с телеологией и рационально обосновывающий существование локальных детерминирующих центров и внутренних целей в недрах автоматов и организмов, в том числе и человека. Вот уже восемнадцать лет автор данных строк безуспешно пытается всеми доступными средствами привлечь внимание ведомой этими ретроградами философской общественности к синтезирующему реализму [12], учению, базирующемуся на полноценном разрешении телеологической проблемы и ориентирующемуся на синтез разнородного конструктивного философского знания. Все эти годы бессменно возглавляемый В.А. Лекторским ведущий философский журнал страны «Вопросы философии» снобистски и цинично игнорирует и факт успешного разрешения важной философской проблемы, и само учение как таковое.

Когда-нибудь, надеемся, станет достоянием гласности реальная история противоборства кланов и группировок в советской и российской философии ХХ века. Наблюдаемым же фактом сегодняшнего дня является печальная констатация: вместо двух некогда живых противоборствовавших традиций в ней осталась одна – теоретико-догматическая с большой склонностью к стагнации. Достойно сожаления, что в итоге досадных перипетий оказались утрачены серьезное и значительное современное фундаментальное направление в отечественной философии, дух дискуссии и развития.

Ситуация усугубляется еще и тем, что фиксируемая ныне тенденция к гипертрофированию в философских исследованиях социо-культурно-исторического начала и нивелированию физического и биологического начал являет собой еще и итог «сокрушительной победы» партии «гуманитариев» над партией «естественников» на Олимпе отечественной философии. В итоге этой «победы» оборвались или оказались «задвинуты» далеко на периферию исследовательского поля чрезвычайно значимые традиции в нашей философии науки. В частности, так получилось, что знаменитая на весь мир философско-методологическая традиция русской школы исследования поведения, или объективной психологии, основы которой были заложены И.М.Сеченовым, И.П.Павловым, В.М.Бехтеревым, А.А.Ухтомским сегодня толком не имеет достойного продолжения.

Идеи И.М. Сеченова о непрерывном циклическом управлении поведением организма в среде посредством рефлекторного кольца, о значимости центрального торможения и интериоризации как свидетельств обладания организмом особой внутренней силой сопротивления внешним раздражителям, способностью противостоять им и следовать собственной внутренней программе, нашли затем развитие в дополняющей традиционное учение о рефлексах концепции И.П. Павлова о рефлексе цели, как основной форме жизненной энергии каждого организма. Актуализация рефлекса цели являла собой попытку дополнить детерминистскую схему анализа поведения посредством включения в нее принципа мотивационной активности.

Данная философско-методологическая традиция была подхвачена в советский период знаменитыми психологами и психофизиологами С.Л. Рубинштейном, П.К. Анохиным и Н.А. Бернштейном.

В центре интересов С.Л. Рубинштейна выступали проблемы детерминации психических явлений, в связи с чем он разработал новую концепцию объяснения детерминации, направленную против механистических взглядов. Согласно этой концепции, внешние причины воздействуют на объект посредством внутренних условий, которые в свою очередь формируются в процессе взаимодействия человека с миром. В связи с этим им была предложена отличная от общепринятой в те времена трактовка субъекта как человека, проявляющего себя на высшем уровне активности, целостности и автономности. Он категорически выступал против практикуемых у нас доныне «деонтологизации» человека и отрыва от него его сознания. Его учение явилось, по сути дела, реакцией на нивелирование отечественной философией роли природного естества человека. В рамках его антропологической философской концепции был разработан принцип единства воздействия и изучения, согласно которому психология раскрывает свои тайны в процессе преобразования исследуемых объектов посредством практических действий [13]. Надо ли говорить, что отечественная философия постаралась поскорее затереть и забыть это учение.

В 1935 г. П. К. Анохин на основе анализа физиологических механизмов компенсации нарушенных функций сформулировал принцип обратной афферентации и показал его роль в поведении животного, направленном на достижение приспособительного, полезного для организма результата [14]. Обратная афферентация дает возможность оценить степень успеха выполняемого действия с тем, что организму необходимо. Принцип обратной афферентации позволяет объяснить целеполагающую деятельность в функционировании организма. Впоследствии в мировой науке обобщенный для всех самоуправляемых систем принцип контроля результатов осуществленного действия был обозначен заимствованным из техники термином «обратная связь» [См.8].

П. К. Анохин подчеркивал аксиологический аспект биологического функционирования, существование обязательной оценки биологической полезности любой реакции, каждого приспособительного акта живой системы: «Всякая функциональная система, механическая и живая, созданная или развившаяся на получение полезного эффекта, непременно имеет циклический характер и не может существовать, если не получает обратной сигнализации о степени полезности произведенного эффекта» [15]. По существу конечный полезный эффект выступает у него внутренней целью процесса самоуправления. Разработанная им теория функциональных систем получила заслуженное признание в отечественной и мировой психологической науке.

Н. А. Бернштейн подхватил сеченовскую идею «рефлекторного кольца» и разработал концепцию физиологии активности, в которой исследовал проблему саморегуляции "живого движения" и уровней его построения. По его убеждению, обнаружение возможности построения и комбинирования организмом материальных кодов, отображающих все бесчисленные формы активности и экстраполяции предстоящего, позволяет говорить о целенаправленности действий любого организма [16].

Бернштейн существенно развил представления о саморегуляции, добавив к таким актуализировавшимся ранее формам ее осуществления, как рефлекторная дуга, рефлекторное кольцо и гомеостазис, внутреннее стремление к достижению желаемого результата.

К сожалению, эта некогда авторитетная философско-методологическая традиция ныне практически прекратила свое существование. Печальный факт общего поражения естественников и «победы» гуманитариев дорого в целом обошелся отечественной философии. Его следует с очевидностью расценивать как наименее полезный и весьма проблемный в свете предстоящей научно-технической модернизации.

Упомянутая выше Новая философская энциклопедия 2010 года издания вполне характерно отражает сложившуюся на сегодня в отечественной философии ситуацию тупиковой стагнации. В частности, здесь вообще нет определений самоорганизующейся системы, активности, аутопоэза.

Статьи, посвященные автономности (Ю.В.Сачков), самоопределению (А.П.Огурцов) и субъекту (В.А.Лекторский) даны вне всякой связи с телеологической проблемой, попытками ее решения и преодоления, без упоминания зарубежных и отечественных исследований на эту тему. Авторов нимало не заботит при этом, что в рамках подразумеваемого ими традиционного детерминизма ни автономность, ни самоопределение, ни частный субъект какого-либо локального действия (в том числе и познавательного) в принципе невозможны.

В очень куцых статьях о самодвижении (Ю.М. Сердюков) и самоорганизации (Б.Г.Юдин) нет упоминаний об ученых, внесших действительно значимый вклад в исследование этих проблемных вопросов: М. Бунге, Украинцеве Б.С., Губанове Н.И., Петрушенко Л.А., Чусовитине А.Г. и др.

Определение свободы (Р.Г.Апресян) дано сугубо с упором на нравственный аспект жизни человека, тоже вне всякой связи с телеологией. Вся остальная огромная сфера актуального приложения этого важнейшего понятия, в том числе технически-прикладная сторона вопроса (понятие «степеней свободы» в механизмах) оказалась просто проигнорирована.

Субъективное (В.А.Лекторский) трактуется совершенно в классическом духе, как некое специфическое свойство сознания, на которое, как мы уже выше констатировали, наши философские аксакалы любят валить все неразрешенные проблемы.

В целом можно оценить этот четырехтомный труд отнюдь не как подспорье, а скорее как подножку модернизации. Становится поистине жалко отечественную молодежь, начинающую постигать философию, имея в качестве пособия такое тенденциозное и несовременное издание.

Человек – субъект действия и хозяин своего сознания

Создатель материалистической антропологии Л.Фейербах писал: «Единство бытия и мышления истинно и имеет смысл лишь тогда, когда основанием, субъектом этого единства берется человек» [17]. Вопрос об отношении мышления к бытию, по его убеждению, есть вопрос о сущности человека, ибо мыслит лишь человек. Следовательно, продолжает он, философия, поскольку она решает вопрос об отношении мышления к бытию, должна быть антропологией, т.е. учением о человеке, в существовании, в деятельности которого этот вопрос находит свое фактическое, реальное разрешение. Развитие этой идеи нашло продолжение в концепции «антропологического принципа» русского мыслителя и публициста А.Н.Чернышевского и, позднее, в работах известного советского психолога академика С.Л.Рубинштейна: «Человек выступает…как субъект действия и сознательное существо, прежде всего как реальное, материальное, практическое существо» [18].

К сходным выводам пришла в ходе своих философских исследований целая плеяда отечественных авторов советского периода: Украинцев Б.С., Губанов Н.И., Петрушенко Л.А., Чусовитин А.Г., Акулов В.Л., Готт В.С., Землянский Ф.М., и др. Работы этих авторов сегодня совершенно незаслуженно забыты, однако, по счастью, становятся вновь весьма актуальными в свете нарождающейся философии синтезирующего реализма. Основной рефреном их выводов является требование признать человека хозяином своего сознания, а не наоборот.

Адекватное описание ситуации человеческого бытия может быть достигнуто, если решительно ставить вопрос об особой автономии и активности индивидуума по отношению к окружающему миру. Должно быть понятно, что в основе указанных свойств должно лежать ответственное за них особое локальное природное начало, организующее и направляющее жизнь индивида наряду с воздействиями внешней природы. Другими словами, человек, как самодвижущееся и самопричиняющееся природное устройство, должен иметь свой автономный привод или двигатель. И если мы хотим серьезно разобраться в проблемах автономии и активности индивида, в особенностях его частного бытия и его субъективного внутреннего мира, нам необходимо вычленить и четко определить это начало.

Синтезирующий реализм, как уже упоминалось выше, позволяет сегодня философской антропологии полноценно опираться на прочные причинные и онтологические основания. Лежащий в основе этого учения кольцевой детерминизм [19] предусматривает возможность существования особых внутренних причин и целей у каждого живого организма, в том числе и человеческого. Организм – сам себе хозяин, имеющий в своих недрах в целях эффективного управления некий руководящий центр, не совпадающий с сознанием. И именно организм, поэтому, следует признать субъектом любой деятельности в наиболее общем случае и общезначимом философском смысле. Противопоставление человека-субъекта природным предметам, играющим во взаимодействии с ним роль объектов, встает, таким образом, на рельсы материальных взаимоотношений, понятных всем, а не только философам-гуманитариям. Взаимодействуют материальные системы по известным физическим законам. Таким образом, ситуация противостояния субъекта и объекта в этом случае допускает вполне высокий уровень формализации описаний и исследований. Философия обретает здесь строгие черты науки.

Если мы отказываемся признать сознание командиром корабля под названием «человек», то каковы же тогда роль и позиция сознания в сложной иерархии самоуправления организма человека?

Вернемся к определению сознания в статье В.А. Лекторского в НФЭ.

«Сознание – состояние психической жизни индивида, выражающееся в субъективной переживаемости событий внешнего мира и жизни самого индивида, в отчете об этих событиях...»

Как видим, в определении сознания фигурирует индивид, как его непосредственный носитель. Несомненные наблюдаемые свойства индивида, такие, как относительная автономия функционирования и движения по отношению к окружающему миру, а также поведенческая активность, очевидно, будет правомерным перенести и на его сознание. Таким образом, первый и наиболее очевидный этап разрешения вопроса об автономии и активности сознания по отношению к окружающему миру коренится не в каких-то туманных гуманитарных дефинициях, а в факте конкретной автономии и активности его физического носителя, то есть в материальной сфере. Философия как наука сегодня как никогда нуждается в точности определений: сознание – это не свойство некоей аморфной, размазанной по пространству и времени «высшей формы материи», это четко локализованное свойство человеческого индивида (плюс к этому, пожалуй, в расширительном толковании, свойство социальных агрегатов разного масштаба и уровня).

На самом деле имеет место очевидная для всех здравомыслящих людей заинтересованность сознания в делах своего организма-носителя, в делах индивидуума как системного целого. В подавляющем большинстве случаев сознание само идентифицирует себя со своим организмом-носителем. Это создает у некоторых иллюзию, что сознание руководит организмом. Однако на деле, будучи призвано сопровождать значительную часть важных для организма действий и событий, оно сплошь и рядом выступает в качестве подчиненного фактора: навигатора или штурмана, прокладывающего курс среди сложившихся общественных форм и норм для порой капризно выдвигаемых человеком волевых актов, желаний и хотений; мудрого визиря или услужливого импресарио - подсказчика конкретных форм для осуществления индивидуумом своей деятельности, пытающегося более или менее гармонично вписать хозяина в окружающую природную и социальную среду; в качестве усердного личного адвоката, стремящегося объяснить в рациональных категориях и придать флер законности подчас иррациональному поведению своего хозяина, выгородить его во мнении окружающих и подать в выгодном свете.

Факт значительной функциональной и онтологической подчиненности сознания системному целому организма человека слишком очевиден для всех, и потому не просто должен учитываться философией, но обязан быть адекватно и четко отражен в ее формализованных представлениях об иерархии управления в организме.

Сознание как слуга физиологии и психики

Факт подчиненности сознания нуждам своего организма-носителя, впрочем, не исчерпывает всей сложности его статуса. Еще Платон отмечал наличие «в душе каждого человека» трех начал: «разумного, аффективного и… вожделеющего» [20]. Если понимать под вожделеющим началом физиологию человека, то аффективное начало в современном прочтении, очевидно, подразумевает психику. Поскольку физиология занимает значительное место в жизни организма, следует признать, что сознание принимает живейшее участие и в обеспечении функционирования его «животной» составляющей, включено в механизм удовлетворения физиологических потребностей. Как ни противно это признавать для людей «высокой духовности», нашим системным целым, его функционированием, поведением и сознанием в значительной степени движут простейшие «физиологизмы». Это просто надо уметь видеть даже за сверхизощренными, искусно оформленными и обставленными нашим сознанием вариантами их удовлетворения. В этом случае, надо честно признать, физиология выступает полноправным субъектом деятельности человека.

Наряду с физиологией также весьма значительное место в жизни организма человека занимает психика. Как отдельные психические акты и процессы, так и непрерывное психическое сопровождение человеческой деятельности оказывают серьезное корректирующее и направляющее влияние на функционирование и поведение индивида. Выделение Платоном психики в качестве одного из важнейших отдельных движущих человеком начал следует признать вполне оправданным.

Таким образом, в функционировании человеческого организма вполне четко разделяются физиологические и психические проявления и процессы. Зачастую цели физиологического и психического начал не совпадают, тогда имеет место их противоборство и итоговое подавление одного другим. Нередкими примерами того, как сложные психические мотивы берут в поступках человека верх над примитивными физиологическими, просто изобилует мировая культура.

Если не ограничиваться, по примеру наших уважаемых философов, чисто художественным размазыванием гуманитарных оттенков, и использовать научную методологию, следует ставить вопрос о четком разделении в функционировании этих сфер и такой же четкой их отдельной локализации в материальном субстрате организма человека. Закономерно приходим к заключению об определенной автономии и активности по отношению к остальной части организма человека его нервной и нейро-гуморальной систем, которые ответственны за психические явления и, по сути, в сумме представляют собой материальный носитель психики человека. Проблема в этом случае опять переносится в понятную для всех и поддающуюся строгой формализации сферу материальных взаимодействий.

В тех нередких случаях, когда психическое начало берет верх над физиологическим, имеются основания вести речь о психике, как субъекте человеческого поведения. Таким образом, мы все дальше уходим от принятой у нас до сих пор примитивной трактовки субъекта. Приходится в очередной раз констатировать, что вся эта непростая ситуация может быть вполне адекватно описана и объяснена лишь с позиций синтезирующего реализма, который предусматривает факт относительной автономии и взаимной активности двух акцентированных начал.

Сознание, работающее, как мы установили выше, на целостный организм, в ситуации разделения последнего на две эти крупные составляющие, закономерно становится «слугой двух господ», двух разных потенциальных субъектов человеческого функционирования. Оно вынуждено потакать обоим началам, заботиться о поиске форм удовлетворения как физиологических, так и психических потребностей. В частности, во втором случае оно работает на обеспечение психического комфорта, получение удовольствий психического характера, избегание психических страданий и издержек. Для этого оно творит дизайн, культуру, искусство, развивает индустрию развлечений и игр, занимается психиатрией и психоанализом.

В господствовавших доныне условиях отсутствия четкости в интерпретации рассматриваемой ситуации у философов зачастую возникает соблазн приписать сознанию несвойственные ему функции и качества других компонентов организма человека. Уже упоминалось о попытках признать сознание управляющим центром «Я». В этом же ряду стоят стремления приравнять сознание ко всему внутреннему миру человека, ко всей субъективной реальности. В этой же статье В.А. Лекторского имеет место попытка свести к сознанию единство «всех компонентов внешнего и внутреннего опыта в данный момент времени». Здесь, на самом деле, налицо выход за пределы собственно мира сознания и вероломное вторжение в сферу эмпирического мира с лихим заимствованием элементов последнего. Впрочем, как мы уже отмечали, такое «стирание граней» вполне объяснимо для «пропустивших» эпоху интенсивных исследований мира опыта.

Ряд философов, близких к феноменологии, считает специфическим свойством сознания интенциональность, направленность на определенный предмет, объект. Однако следует обратить внимание на то, что подобная заинтересованная направленность сознания – это фактор, лишь сопутствующий углубляющемуся освоению предмета, осуществляемому всем организмом человека. Здесь стоит прислушаться к С.Л. Рубинштейну: «…Идея, образ, а значит, и вообще, сознание, мышление не могут быть приняты в качестве самостоятельного члена гносеологического отношения. За отношением идеи, образа и вещи, сознания или познания и бытия стоит другое отношение – человека, в познавательной деятельности которого только и возникает образ, идея, и бытия, которое он познает» [21].

В самом деле, в направленных действиях этого рода принимают участие, помимо сознания, еще и физиология с психикой. Изначально любому заинтересованному действию с предметом предшествует возникновение потребности в нем, коренящейся на более глубинном физиологическом или психическом уровне. Непосредственным организатором интенциональности выступает все-таки Я – управляющий центр организма. Именно он задает вектор вбирающему потоку, процессу освоения интересующего предмета, определяет сектор внимания. Сознанию же достается роль секретаря-подсказчика конкретных форм и условий взаимодействия с заинтересовавшим объектом.

Можно привести массу прочих примеров попыток приписывания сознанию разнообразных несвойственных ему качеств и функций психики. Сегодня неразбериха в этом вопросе необыкновенно разрослась и откровенно мешает достижению взаимопонимания между учеными разных школ. Проблема отделения-очищения качеств и функций собственно сознания от свойств прочих факторов организма человека, напомним, может быть эффективно решена лишь в рамках синтезирующего реализма, вносящего здесь необходимые ясность и точность в определение границ.

Сознание как особая реальность

Наблюдения психологов показывают, что в поведении детей в раннем возрасте отсутствует вклад механизмов пока не развившегося сознания, и потому превалируют «досознательные» мотивы, физиологические и психические, сродни ситуации с животными, обладающими психикой. В дальнейшем развивающийся ребенок все в большей степени демонстрирует в своем поведении признаки наличия разума. Вместе с тем происходит и переход от «нерефлексирующего субъекта» [22] к вполне четко отделяющему объективный мир от субъективного образа этого мира. Известный советский психолог Д.А.Леонтьев писал, что, несмотря на факт обусловленности сознания, как и человеческой психики вообще, потребностно-мотивационными структурами и в этом смысле его пристрастности, важно отметить, что в отличие от психики животных, обладающий сознанием человек способен на отражение и таких свойств реальности, которые могут противоречить его желаниям и влечениям (нравится мне это или нет, но такова истина; мир ужасен, но таковы его законы и т.п.) [Там же]. Человек, подчеркивал он, имеет возможность посмотреть на мир не только со своей, но и с «чужой» точки зрения, что допустимо лишь в случае обладания его сознанием некоторой самостоятельностью по отношению к психофизиологическому естеству своего носителя.

Фактически в представлениях Д.А. Леонтьева неявно подразумевалось параллельное сосуществование двух относительно независимых миров, мира природы и мира сознания, оперирующих, соответственно, материальными предметами и их идеальными субъективными образами. Понятно, что полноценно озвучить свой фактический дуализм Леонтьев в те времена тотального господства монизма не мог, поэтому его концепция так и осталась не до конца философски оформленной.

В продолжение линии этого недооформленного дуализма выступил в 1962 году Э.В. Ильенков со своим знаменитым определением сознания как «субъективного образа объективного мира» в статье, написанной для философской энциклопедии [23]. Серьезное развитие этого определения грозило обнажением его дуалистических корней с последующими неизбежными репрессиями, поэтому ситуацию не стали обострять, и определение так и «зависло» на долгие времена отдельным бельмом на глазу отечественной философии. Его надо признать ярким образцом жалкого трепыхания творческой мысли в тесных тенетах идеологии того времени. Выручила этих скрытых дуалистов сложившаяся традиция рассмотрения мира сознания в качестве чего-то малозначимо-вторичного по отношению к стержню марксистской философии - материи, а также в качестве ни к чему не привязанной свалки философских отходов, допускавшей присвоение ему практически любых качеств, вызывающих споры в отношении других категорий, и приклеивание практически любых ярлыков.

Философов отнюдь не заботило, что проблемы, сваленные ими в беспорядке в мир сознания, так и остаются там нерешенными. Более того, в хаосе этой свалки они вообще теряют какие-либо шансы на разрешение. В частности, очевидно, что акцентированный в определении Ильенкова субъективный образ должен был бы иметь возможность формироваться на каком-то отдельном онтологическом основании, в идеале - опирающемся на особый материальный субстрат, а их-то философы, активно жонглирующие этим определением, до сих пор не только не спешат исследовать, но и очень тщательно обходят. Так и суждено было бы прозябать бедному субъективному образу на этой злосчастной свалке, если бы ни пришедший в наше время на выручку синтезирующий реализм.

Совершенно беспомощными выглядят попытки философов, толком не разобравшихся с природой сознания, постичь сущность рефлексии или самосознания. Без четкого понимания того факта, что функция самосознания может быть адекватно интерпретирована и объяснена только при условии признания особой выделенности сознания по отношению к остальным факторам организма, противопоставленности им в функционально-деятельностном, онтологическом и причинном отношениях, сделать это невозможно. Сознание, заглядывающее во внутренний мир собственного организма в попытках познать и, возможно, проконтролировать некоторые актуальные аспекты его жизни, должно с очевидностью обладать собственной автономией и активностью. Таким образом, следуя дальше по пути рационального членения человеческого бытия на естественные составляющие, неизбежно приходим к выделению в особую ипостась, отличную и отдельную от остальной психики, самого сознания индивида. Опять-таки прав оказался Платон, выделивший разумное начало в ряд основных свойств человеческой «души».

О физической локализации материального субстрата-носителя сознания известно, что он находится в области коры головного мозга и представлен там некоей сложной и замысловато распределенной схемой. Проблемная тема биофизической и функциональной автономии этого участка пока мало изучена. Однако со временем, безусловно, это белое пятно будет закрыто.

Некоторая относительная автономия мира сознания по отношению к физиологической и психической сферам позволяет ему противопоставлять их мотивам свои собственные. Доводы разума, диктуемые рациональными схемами и чувственными образами поведенческих установок, призванные более тонко и успешно вписывать индивидуума в окружающий природный и общественный мир, будучи приняты организмом, позволяют в нередких случаях вести речь о сознании, как субъекте деятельности и познания. Однако детальный анализ развития ситуаций в случае столкновения нескольких мотивов, среди которых имеют место и доводы сознания, приводит к выводу, что, во-первых, мотивация сознания побеждает далеко не всегда, поскольку оно участвует в споре «на общих основаниях», а, во-вторых, после акта принятия решения сознание вынуждено вставать на возобладавшие позиции победившей группы мотивов или отстаивать выработанный в итоге общего спора компромиссный вариант.

В вышеупомянутом определении сознания В.А. Лекторского в качестве важной особенности сознания рассматривается его единство. Со времен И.Канта с его концепциями «трансцендентального субъекта» и «единства трансцендентальной апперцепции», это не слишком большая научная подвижка.

По Канту, для возникновения подлинного знания необходимо, чтобы произошло соединение (синтез) чувственного созерцания с категориями рассудка. Чувственно-образное единство мира сознания, будучи наполнено дискретными логическими элементами и пронизано согласованными между собой рациональными схемами и структурами, образует, выражаясь современным языком, единую сложную систему.

Гуманитарии, с избытком заполонившие рубежи отечественной философии, закономерно оказываются способными в такой ситуации постичь лишь факт образного единства сознания. Что касается аппарата сложных рациональных построений, в частности, теории сложных систем, ее математического обеспечения, то подняться до этого им, к сожалению, не дано в силу иной специфики их сугубо художественного образа мышления. Отсюда – царящие у нас недооформленность, неполноценность и несовременность текущих философских представлений практически в любой сфере.

Модельный мир сознания

Пожалуй, несколько выбивается из этой общей удручающей канвы определение образа в той же НФЭ (И.П.Фарман) [24]. Образ здесь определяется как результат реконструкции объекта в сознании человека. Чувственные и мысленные слагаемые образа предстают, как результат абстрагирующей деятельности субъекта, способ репрезентации объекта субъекту. Образ, понятый как синтез наглядности и абстрагирования, признается результатом продуктивной деятельности воображения, создающего различные модели и конструкции и проводящего мысленные эксперименты. Отмечается зависимость объективности научного познания от адекватности образа исследуемым объектам и процессам. Функцией гносеологии провозглашается построение идеализированных схем и моделей познания.

Что ж, вполне современная прагматичная трактовка. В этом определении сознание предстает как независимое активное начало, пытающееся реконструировать слагаемые внешнего мира в некоем своем отдельном внутреннем мире, для чего творит там модели-репрезентации реальности. Здесь достаточно прозрачно подразумевается существование двух относительно независимых миров: реального природного мира и идеального мира сознания. Каждый из этих миров наполнен элементами и фрагментами своей особой природы. Реальный мир природы складывается из материальных предметов и процессов и пронизан множеством разнообразных материальных взаимодействий. Мир сознания составлен из искусственно созданных идеальных объектов (конструктов) и схем их взаимодействия и взаимосвязи, являющихся модельными подобиями-аналогами их реальных источников.

Пора, наконец, перестать ходить вокруг да около и сделать решающий вывод, что между этими мирами имеются классические отношения прообраза и модели. Так что изучать вопрос взаимодействия миров следует, вооружившись всеми возможностями теории моделирования с развитым аппаратом формальной и математической логики. Это опять-таки задача не для самых рафинированных и эстетствующих гуманитариев.

Проблему «параллелизма» между природным (трансцендентным) и духовным (трансцендентальным) началами пытались решить давно. Кроме известных дуалистов эту тему активно разрабатывали Ф.Й. Шеллинг и И.Кант. Строгое философское разрешение проблема онтологической и причинной подоплеки существования относительно независимого от остальной реальности мира сознания и его особой активности получила лишь в наши дни, в рамках теории синтезирующего реализма [25].

Именно посредством активного моделирования осуществляются коммуникация и взаимная корреляция между миром сознания и окружающим миром природы.

Как мы уже признали выше, организм обладает своим автономным внутренним миром, который диктует ему свои особые внутренние цели. Над осуществлением этих целей работает центральная нервная система, которая призвана осуществлять ориентированное на успех управление всем организмом. Механизм управления при этом с необходимостью опирается на эталонную схему или модель успешного действия. У примитивных организмов эта модель является врожденной и предстает в виде системы безусловных рефлексов и инстинкта. Такого рода модель нельзя признать вполне надежной и гибкой. Поэтому примитивные организмы гибнут в массовых количествах. На пике природной эволюции центральной нервной системы организмов возникло сознание, как особый его отдел, отвечающий за обеспечение более надежного, тонкого и гибкого управления посредством активно модифицируемой, беспрерывно совершенствуемой разновидности модели успешного действия. Таким образом, основной функцией сознания, как элемента системы управления организмом, следует признать решение сверхзадачи - созидание и совершенствование общей целостной модели успешного действия индивидуума.

В рамках решения этой сверхзадачи сознание вынуждено заниматься «хозяйственными» вопросами обеспечения удовлетворения множества сопутствующих прагматических мотивов, к сожалению, неоправданно игнорируемых отечественной философией, но зато хорошо изученных американской школой философского прагматизма. Поскольку организм человека представляет собой сложное образование, сплав физиологических, психических и разумных факторов, модель успешного действия должна удовлетворять целому комплексу условий. В качестве наиболее значимых задач, решаемых моделью успешного действия, следует назвать следующие: эффективность действий, экономия усилий, достижение комфорта (физического и психического) и избегание (минимизация) вредных и опасных издержек. Эффективность действий, в свою очередь, напрямую зависит от степени адекватности моделей природной реальности, от согласованности модели поведения и модели реальности, от уровня и качества развития используемых человеком орудий труда или, выражаясь технократическим языком, гаджетов. На данном этапе актуализируется роль познания, как адекватного моделирования реальности, в качестве, подчеркнем, одного из важнейших средств обеспечения эффективности действий.

В отличие от архаичной неоклассической позиции отечественной философии, объявляющей познание главнейшей или даже единственной функцией сознания, в нашем случае ему определено по-настоящему заслуженное место. Совершенствование гаджетов и технологий, экономия усилий, достижение комфорта и избегание издержек также требуют от сознания развития и совершенствования соответствующих все более изощренных частных моделей человека, его поведения и окружающей реальности, разработки необходимых для каждой из этих сфер своих специальных материально-технических средств и технологий. В конечном итоге сознанию приходится еще и согласовывать эти разнородные модели друг с другом, и в разных ситуациях соотношение их веса или присутствия в итоговом комплексном решении может оказаться разным. В зависимости от конкретного случая отдельные мотивы могут стать доминирующими, а другими человеку приходится в той или иной степени поступаться. В этом отчасти и состоит секрет гибкости вырабатываемой в итоге общей модели успешного действия.

Итак, сознание озабочено созиданием и совершенствованием целого комплекса моделей разного уровня. Причем эти модели не противоречат друг другу, поскольку сознание, как активный трансцендентальный субъект, обеспечивает системную целостность своего мира. В отличие от подчиненного участия в жизни психики и физиологии, сознание является полновластной хозяйкой содержания своего собственного мира и стремится поддерживать в нем надлежащий порядок.

Познание – как модельное реконструирование реальности

Устоявшиеся наиболее достоверные, зарекомендовавшие себя на практике в качестве надежных модели принято трактовать как знание. Здесь мы понимаем знание в широком контексте, не только как удачные модели природной реальности, но и как удобные и полезные конструкты, используемые человеком во всех отмеченных выше сферах приложения усилий сознания. Это и ноу-хау при производстве разнообразных товаров и услуг, и схемы и устройства энергосбережения, эргономики, безопасности, и система здравоохранения. Речь, таким образом, идет обо всех важных и полезных для человека сферах. Принципы актуальности и полезности неизбежно становятся в таких условиях главными критериями отбора удачных моделей. Другими словами, актуальность и полезность, выявляемые посредством практики, являют собой настоящий критерий истины.

Понимание этого важного обстоятельства было характерно для С.Л. Рубинштейна: «Взаимодействие индивида с миром, его жизнь,…практика - …такова «онтологическая» основа, на которой формируется познавательное отношение субъекта к объективной реальности» [26]. Б.С. Украинцев обобщил эту особенность для случая любых самоуправляемых систем: «активность отображения», по его убеждению, имеет основой «активность материальных процессов отображающей системы при ее взаимодействии с внешним миром» [7, с.80]. Поэтому «процесс отображения, как правило, направлен на преимущественное воспроизведение тех особенностей действительности, которые имеют жизненно важное значение для функционирования и выживания самоуправляемой системы» [Там же, с.83].

Что касается трактовки познания как разновидности моделирования, то этому посвящено множество частных исследований, в том числе и в отечественной науке. По понятным причинам наши ученые были вынуждены вуалировать в своих работах принципиальные аспекты и выводы либо пытаться в той или иной степени неуклюже вписывать их в прокрустово ложе установленных догм. В частности, моделирующую сущность познания им приходилось прятать в оригинальные прочтения концепций отражения и отображения.

Например, И.М. Сеченов писал о том, что «в психике объективные реальности отражаются двумя способами – по их подобию (в виде аналогов) и в виде знаков» [27]. При этом количественные параметры отображаются аналогами, а качественные – знаками [Там же, с.471-474]. По сути дела, речь шла об аналого-знаковом моделировании, разновидностью которого сегодня является широко и успешно практикуемое в технике аналого-цифровое моделирование. Наукой установлено, что за моделирование посредством знаков и образных аналогов отвечают, соответственно, левое и правое полушария головного мозга человека. Встреча и взаимная «притирка», синтез этих моделей обеспечивают успешное чувственно-рациональное регулирование человеческого поведения.

П.К. Анохин пришел к выводу, что в поведении человека в качестве детерминирующего фактора может выступать грядущий ожидаемый результат деятельности, воплощаемый в неких желаемых материальных преобразованиях. На основании этого он построил теорию «опережающего отражения», в которой акцентировал стремление к предвосхищению саморегулирующейся системой возможных ситуаций в будущем, планирование ею желаемых результатов с дальнейшим движением к поставленной цели [28].

Можно понять стремление автора хотя бы внешне соответствовать духу ленинской теории отражения. На деле же эта его теория с неудобоваримым названием подразумевала значительный отход от строгой ленинской трактовки. Разумеется, сам готовый будущий результат никак не может являться исходным детерминирующим фактором поведения, поскольку он его на деле венчает, порой, в итоге длинной череды или цепи событий и в причинном, и во временном аспектах. Буквальное понимание термина «опережающее отражение» приводит к нарушению принципа причинности, телега здесь забегает вперед лошади. На самом деле детерминирующим фактором в данном случае следует признать все-таки модель или мысленный проект ожидаемого (будущего) результата, а не сам готовый наступивший результат. В пользу этого говорит хотя бы тот факт, что последний достигается далеко не всегда, и зачастую не совсем в желаемом виде.

Однако Анохину пришлось (наверняка - скрепя сердце) придерживаться этого замысловатого названия из опасения быть обвиненным в идеализме: мысленный проект или модель, как продукты сознания, в те времена воинствующего материализма никак не могли быть признаны первичными по отношению к материи, практике или деятельности. Зато в роли такого первичного фактора мог выступить идеологически выдержанный, материально оформленный продукт-результат. Думается, следует отнестись к автору теории с пониманием и снисхождением.

Исследуя физиологию движения организмов, Н. А. Бернштейн пришел к выводу о том, что в мозгу животного осуществляются две противоположные формы моделирования воспринимаемого мира: модель прошедше-настоящего, или ставшего, и модель предстоящего. Вторая модель непрерывно преобразуется в первую. Обе модели отличаются друг от друга тем, что первая является преимущественно однозначным отображением (воспроизведением) действительности, а вторая имеет вероятностный характер, поскольку является экстраполированием тенденций прошлых и текущих ситуаций на будущее.

Активность организма направляется противопоставлением вероятностной модели будущего и определившейся задачи. Н. А. Бернштейн определяет цель как закодированную в мозгу материальную модель потребного будущего, которая строится в результате некоторого обобщения и продолжения накопленного опыта [29].

И здесь понятно стремление автора свести все дело к гегемонии материи, избежать обвинений в идеализме. Понятно также, что процессу создания моделей в сознании сопутствуют какие-то материальные процессы в головном мозге, в том числе и, вполне возможно, сопровождаемые каким-то кодированием сигналов.

Когда мы совершаем какие-либо действия в операционном пространстве персонального компьютера, мы тоже понимаем, что при этом в недрах компьютерного «железа» происходят какие-то специфические радио- и электротехнические процессы. Однако нас, как пользователей, интересуют в большей степени виртуальные средства достижения наших виртуальных целей, работа с виртуальными моделями, и мы отрешаемся от проблематики технического обеспечения этого процесса. А между тем, следует признать принципиально важным фактом, что через посредство специальных технических схем-конструкций виртуальные объекты и их преобразования получают возможность инициировать материальные процессы в недрах компьютера, осуществляя, тем самым, его виртуальный привод. Так же и с модельным миром сознания: мы не задумываемся о нейрофизиологической и биофизической подоплеке его сопровождения и преобразования, поскольку все это является лишь техническим средством обеспечения работы сознания. Посредством особых сложных нейронных комплексов идеальные события, объекты и процессы в сознании оказываются способными запускать материальные биофизические процессы в мозге и организме человека и посредством последних осуществлять вполне материальное воздействие на предметы и процессы в окружающем природном мире. За каждой способностью к той или иной логической операции мышления стоит соответствующее состояние специальной обеспечивающей ее мозговой конструкции.

Вполне прозрачно отражение и отображение понимались именно как моделирование в предшествовавшей Философской Энциклопедии [23] (статья «Отражение», В. Тюхтин, Я. Пономарев), где акцентировались такие их качества, как адекватность, достоверность или степень точности, глубина или степень существенности. Связь этих качеств с живым субъектом познания акцентировалась Н.И. Губановым: «Взаимодействие и причинная связь между оригиналом и носителем отображения служат исходной материальной основой адекватности отражения» [30]. Смело подняться до очевидной констатации смог Л.А. Петрушенко: «Сознание упорядочивает знание и превращает его в модель действительности» [31].

Стремление мыслителей предшествующих эпох выработать представление о самом феномене познания приводило их на первых порах к простейшим схемам-моделям. Материалисты, в частности, делали следующий примитивный вывод: поскольку познание касается предмета объективной природы, направлено на него, значит, оно тоже объективно. Субъективисты, напротив, настаивали на субъективности познания, осуществляемого человеком в своих субъективных интересах. Эмпиристы концентрировали внимание на опытных и прагматических аспектах осуществления, сопровождения и коррекции процесса познания.

С появлением синтезирующего реализма, наконец, появилась возможность соединить эти три масштабные максималистские крайности в одном адекватном представлении. Теперь должно стать очевидно, что познание базируется на трех китах: субъективном конструировании, квазиобъективном (достоверном) отражении и прагматической опытной оценке, проверке и коррекции. Все это слагаемые актуального и прагматически ориентированного реконструирования. Речь идет фактически о синтезе когнитивных представлений объективизма, субъективизма и эмпиризма.

Выше мы довольно подробно рассмотрели взаимоотношения модельного мира сознания с потребностями и целями организма своего носителя. Отечественные гонители индивидуализма и «робинзонад» наверняка уже довольно потирают лапки в предвкушении момента, когда можно будет излить свое ядовитое возмущение. Однако и мы вполне готовы поговорить о влиянии на сознание индивидуума социо-культурно-исторических факторов. В свете вышеизложенного должно быть очевидно, что общество, его культура и история воздействуют на мир сознания индивида не столько напрямую (на чем настаивают наши легкомысленные гуманитарии), сколько опосредованно, через воздействие на самого индивида, его организм, комплекс физиологического, психического и разумного начал.

Решение сознанием своей сверхзадачи – созидания и совершенствования целостной модели успешного действия индивидуума – подразумевает в отношении общественного окружения те же отмеченные выше аспекты, что и в отношении природного окружения. Перед ним стоит все тот же проблемный ряд: эффективность действий, экономия усилий, достижение комфорта (физического и психического) и избегание (минимизация) вредных и опасных издержек. Все нюансы модельного обеспечения взаимоотношений индивида и его общественного окружения гармонично вписываются в канву решения этого комплекса проблем.

Здесь на первый план выступает видовой общественный характер бытия человека и складывающийся в его недрах принцип внутриобщественного обмена благами и услугами. Через посредство этого принципа в сознании индивида актуализируются те модели мира и поведения, которые приводят к нужным и полезным результатам (хотя бы потенциально) для той части общества, на которую этот индивид работает и на вознаграждение от которой, то есть опосредованное получение благ и услуг, он рассчитывает.

Основу ситуации составляет взаимодействие двух активных материальных начал, двух материальных субъектов, обладающих сознанием: индивида и общества. Что касается сознания последнего, есть основания признать за него некое суммарное агрегатное идеальное образование, формирующееся на базе совокупности сознаний группы или иной социальной общности в итоге непрерывного обмена мнениями и модельными представлениями. Взаимодействие сознаний индивида и общества, осуществляемое в рамках более широкого взаимодействия их носителей, подразумевает, как и в случае любого взаимодействия, два встречных воздействующих потока, обеспечивающих взаимное подчинение и приспособление. Соответственно, сознание индивида открывается для восприятия модельного ряда, отражающего комплекс принятых в обществе исторических бытовых устоев, традиций и норм. Усвоив их, индивид вписывается в культуру общественного бытия. Но, с другой стороны, стремясь в соответствии с собственной моделью-установкой получить нечто от общества или воплотить в нем какое-то свое конкретное представление, человек изыскивает-изобретает необходимые модели-рычаги воздействия на него, на основе которых предпринимает конкретные практические шаги.

Через посредство складывающегося в итоге взаимодействия индивид и общество могут опосредованно влиять на сознание друг друга, так сказать, делом. Кроме того, сознания могут осуществлять и непосредственный обмен мнениями, идеями и модельными представлениями посредством языка. Это составляет основу возможности ведения споров и дискуссий, в том числе научных, и взаимного влияния словом. Разумеется, обмен этот носит заинтересованный характер и несет на себе печать известной подчиненности сознания природному естеству своего носителя. Поэтому порой так сложно определить, насколько он диктуется разумным началом, а насколько отражает нюансы взаимоотношений иных человеческих начал.

Непосредственное восприятие сознанием человека предлагаемых обществом мнений, идей и моделей-представлений протекает тоже вовсе не автоматически, как наивно полагают наши гуманитарии. На самом деле индивидуум пропускает все это через фильтр своего сознания. Можно согласиться с тем, что значительную часть материала он берет на веру (разумеется, под свою ответственность), однако принципиально важные для него моменты активно обрабатываются его сознанием и по их поводу вырабатывается собственная точка зрения. В отношении одного ряда моментов им может быть принята позиция полного принятия, в отношении другого – частичного, а в отношении третьего может возобладать скептическая и негативная позиция. Таким образом, даже хорошо вписанный в цивилизацию и культурную эпоху индивид сохраняет исключительность своего индивидуального сознания.

В итоге всего этого комплекса взаимодействий сознание индивида трансформируется и приобретает окультуренный цивилизованный вид. В случае успеха активного влияния со стороны индивида общественное сознание тоже может изменяться. Разумеется, разные личности достигают разной величины успеха в деле такого рода изменений. У рядовых граждан и знаменитостей здесь разные шансы.

Выше уже было отмечено, что мир сознания представляет собой единую сложную систему. Единые сложные системы представляют собой также формируемые сознанием модели предметов и прочих природных образований, обладающих свойствами или хотя бы чертами сложных систем. Реконструируя систему в мире сознания в связи с тем или иным системным образованием в природном мире, сознание, во-первых, решает задачу взаимного сопоставления множества элементов в том и другом мирах. Во-вторых, решается задача взаимного сопоставления системных структур в сознании и реальности, причем как квазистатических, так и динамических, в частности, причинной схемы-модели сознания со структурами детерминистических связей реальности. Причинность при этом, в отличие от мутных толкований гуманитариев, трактуется вполне очевидно, как модельное представление сознания о реальном детерминизме.

Из принципа противопоставления единого мира сознания единому вмещающему человека миру выводим стратегическую необходимость создания единой целостной спекулятивной философии, как наиболее общей модели реальности. Это сверхзадача философии, выполнение которой сегодня, в эпоху разгула эмпиризма, к сожалению, серьезно приостановилось. Однако можно констатировать благоприятную в целом обстановку для возобновления этого важнейшего дела в ближайшем будущем, поскольку эпоха постмодернизма, отметая старые примитивные спекулятивные модели реальности, объективно расчищает почву для новых, более совершенных моделей и подготавливает для их созидания плодородную почву из серьезно обогащенного эмпирического материала.

Итак, подведем итоги нашего небольшого исследования. Интерпретация сознания, предлагаемая сегодня нашей философией, не выдерживает никакой критики. Сознание предстает в виде бессвязного набора туманных характеристик, не связанных с реальностью человеческой жизни. Вместо науки - какой-то детский лепет и каша-размазня. Приходится с досадой признать, что философия у нас зашла в такой тупик, что не в состоянии полноценно решать даже чисто теоретические философские проблемы, не говоря уже о задачах методологической поддержки и сопровождения научно-технического прогресса. И это в то время, когда игнорируемый ею синтезирующий реализм выстраивает по этому поводу и многим другим вполне четкую систему представлений [32], [33].

В процессе анализа ситуации выявлен весьма значительный нездоровый крен отечественной философской мысли в гуманитарную сферу, что способствует концентрации внимания общественности практически исключительно на чувственно-художественных аспектах действительности, но не позволяет при этом вырабатывать в должной мере четко-рациональные представления и осуществлять впоследствии чувственно-рациональный синтез конструктивного знания. Познание, лишенное потенциала выхода за пределы одних только чувственных переживаний, не может быть полноценно оформлено и обречено поэтому бесконечно и бесполезно вариться в собственном соку. Все это вкупе с неэффективной организацией развития философской мысли в стране порождает удручающие стагнационные явления.

Далее, низкий в целом уровень формализации представлений в подавляющем большинстве философских исследований приводит к тому, что философская общественность демонстрирует неспособность воспринимать здоровые работы, в которых такая формализация присутствует, и потому просто обходит их вниманием. Так, в частности обстоит дело с вышеупомянутой теорией синтезирующего реализма, в рамках которой значительная часть важных философских проблем получила строго формализованное и гармоничное решение.

Свидетельством нездоровой закрытости и отсталости наших высших философских эшелонов может являться также весьма слабая востребованность в их среде современных средств коммуникации, в частности, Интернета. Соответственно, практически весь растущий поток современных исследований философской интернет-среды для них просто не существует!

Небезосновательными приходится считать, в этой связи, мысли о бесполезности отечественной философии в ее нынешнем текущем виде и состоянии не только для дела модернизации страны, но и, пожалуй, для решения любых сколько-нибудь значимых практических вопросов жизни человека и общества. Философия у нас процветает не как общественно значимая наука, а, скорее, как высокое искусство для избранных, как изысканная интеллектуальная пища-амброзия для особого рода гурманов.

Впрочем, в наше относительно либеральное время философы сами вправе решать, какой философией им заниматься. Но, с другой стороны, и общество тоже вправе определиться, какая философия для него важна и полезна. По нашему убеждению, знаменем предстоящей эпохи в развитии философии должна стать активная и масштабная формализация накопленного за всю историю и, особенно, за последний период эмпирического знания.

Литература:

1. Новая философская энциклопедия: в 4 т. Предс. научно-ред. совета В. С. Степин. М.: Мысль, 2010, Т.3

2. Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. Полн. собр. соч., Т. 18., М.,1963

3. См. Колмогоров А.Н. Предисловие к русскому изданию./ У. Росс Эшби. Введение в кибернетику. М, 1959, С. 7.

4. Украинцев Б. С. Категории «активность» и «цель» в свете основных понятий кибернетики./ «Вопросы философии», 1967, № 5

5. Украинцев Б. С. Процессы самоуправления и причинность./ «Вопросы философии», 1968, № 4.

6. Украинцев Б. С. Особенности самоуправляемых систем. М.1970

7. Украинцев Б. С. Проблема активности отображения./ Вопросы философии.1972, №11

8. Украинцев Б. С. Самоуправляемые системы и причинность. М.1972. (Электронный Интернет- вариант: http://www.pseudology.org/science/SamoSysPrichinnost.htm)

9. Фролов И. Т. Детерминизм и телеология./ «Вопросы философии», 1958, № 2

10. Фролов И. Т. О причинности и целесообразности в живой природе. М., 1961

11. Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980

12. Калмыков Р.Б. Синтезирующий реализм: системное единение философского знания. Электронный Интернет- ресурс http://www.globalfolio.net/main/CMpro-v-p-336.phtml

13. Рубинштейн C.Л. Человек и мир. М., Наука, 1997.

14. Анохин П. К. Проблемы центра и периферии. Горький, 1935.

15. Анохин П. К. Физиология и кибернетика./ «Вопросы философии», 1957, № 4

16. Бернштейн Н. А. Пути и задачи физиологии активности./ «Вопросы философии», 1961, № 6, С. 86.

17. Фейербах Л. Избр.филос.произв. в двух т.,Т.1.,М.,1955,С.199

18. Рубинштейн С.Л. Человек и мир./ «Вопросы философии».1969, №8,С.129

19. Калмыков Р.Б. Кольцевой детерминизм – ключ к решению проблем научного материализма. Электронный Интернет-ресурс http://www.globalfolio.net/main/archive/autor/autor_z/Kalmikov_Kolcevoy_... зеркало статьи http://www.wbabin.net/physics/kalmykov3r.pdf

20. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979, С.169

21. Рубинштейн С.Л. Проблемы общей психологии. М.1976, С.253

22. Леонтьев А.Н. Индивид и личность. / Психология личности в трудах отечественных психологов / Сост. и общая редакция Л. В. Куликова. СПб. : Питер, 2001. С. 39–48

23. Философская Энциклопедия. В 5-х т. М. Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.

24. Новая философская энциклопедия. 2010, Т. 3.

25. Калмыков Р.Б. По обе стороны человеческого опыта./ Электронный Интернет-ресурс: Философия.ru. Библиотека философии и религии http://filosofia.ru/76473/ от 24.12.2008

26. Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. О месте психического во всеобщей взаимосвязи явлений материального мира. М.1957.С.7

27. Сеченов И.М. Избр. произв., Т.1, М.,1952,С.471

28. Анохин П. К. Опережающее отражение действительности./ «Вопросы философии», 1962, №7.

29. Бернштейн Н. А. Новые линии развития в физиологии и их соотношение с кибернетикой./ «Вопросы философии 1962, № 8, С. 80.

30. Губанов Н.И. Чувственное отражение. М.1986, С.128.

31. Петрушенко Л.А. Самодвижение материи в свете кибернетики. М.1971,С.58.

32. Калмыков Р.Б. Причинные и онтологические основания когнитивной ситуации в свете философии «синтезирующего реализма»./ Актуальные проблемы современной когнитивной науки./ Материалы международной научно-практической конференции 16-17 октября 2008г., Иваново, 2008, С.103-106

33. Калмыков Р.Б. Синтезирующий реализм как эффективное средство решения философских проблем./ Материалы V Российского философского конгресса, т.I, секция «Онтология и метафизика», Новосибирск, 2009, С.28