Трудности в определении бытия

1. Трудности обычной логики.
  Философия не зря пытается размежеваться с логикой, которая конструирует понятия на основе референций к единичным вещам и их некоторым ограниченным комплексам. Такими понятиями оперирует не только обыденное сознание, так нелюбимое и презираемое Гегелем, но и частные науки. В свою очередь понятие о бытии не может иметь никаких прямых соответствий в пределах среды, непосредственно окружающей человека, иначе это будет уже понятие не о бытии едином и безусловном, а о некотором его частном случае, о бытии дробном, распавшемся на собственно бытие и понятие о нём. Можно, конечно, авторитетно утверждать, что бытие мысли само по себе условно и равнять её бытийный статус со статусом самого бытия неправомерно, из чего можно заключить, что всякие разнообразные атрибуты бытию приписывает не мысль человека, но сами эти атрибуты ему с необходимостью принадлежат. Только не надо при этом забывать, что любому атрибуту, приписываемому бытию, при хорошем старании можно противопоставить другой, противоположный или вложить в понятие этого атрибута совсем другой смысл. Вместе они могут добавить ещё больше пищи для дискуссий - что в таком знании может соответствовать действительности, а что только играм праздного воображения. Уже из этого простого факта следует также простой вывод: само по себе бытие никому ничем не обязано, а потому самодостаточно, но стоит только в безмятежной среде бытия появиться мысли человека, так сразу возникает хаос и смута, дробность и многообразие. А сама мысль человека, причём основательно осознанная и зафиксированная в действии, становиться не только фактором, провоцирующим эту дробность, но и самостоятельной частью бытия, действующей по своей собственной прихоти и стремящейся к ещё большему обособлению от него.
  Гегель ясно узрел эти трудности в отношении определения бытия через его имя или, хотя бы, название. Он, пусть и не очень вразумительно, дал понять, что любое имя бытия может быть взято только из багажа обычных человеческих предпочтений, а значит, отягощено противостоящими друг другу человеческими смыслами. В таком знании о бытии нет единства, потому что это будет не столько знание о бытии, сколько набор противостоящих друг другу мнений о некоторых частях бытия, произвольно включённых в фокус внимания исследователя. Тем не менее, если в естественном человеческом любопытстве просматривается интерес к тому или иному объекту исследования или какой-либо его стороне и желание представить его в мысли, то разброс мнений об этом объекте не будет критическим для судьбы знания о нём, но всегда сможет помочь выйти на новый, ещё более высокий уровень его осмысления. Знание о таком бытии, дробном и многообразном, также естественным образом со временем может устаревать, но и это не трагедия - в любом случае почести уходящему поколению, честно выполнившему свой долг, будут оказаны. Но философия с необходимостью выпадает из этого алгоритма. Для неё основным вопросом является выбор - или она занимается единством как бытия, так и самого знания о нём, или она переходит в разряд шарлатанства, если с единством не дружит.

2. Смысл смысла.
  Гегель увидел опасность для единого философского знания о едином бытии в односторонности мышления человека, привыкшего подразделять знание о бытии на частные аспекты рассмотрения бытия, которые могут быть оспорены и в свою очередь также раздроблены с целью, якобы, ещё более всестороннего изучения самого предмета рассмотрения. Любое единство и согласие в таком знании будет локальным и непостоянным, в силу ограниченности компетенции как отдельной частной науки о бытии, так и некоторой конкретной группы её представителей. Поэтому, согласно Гегелю, философия должна исходить из более высокого представления о логике.
  По большому счёту, Гегель не предложил ничего нового. По его же словам, он взял схему мышления Платона, согласно которой никакое сознание, практикующее фигуративное мышление, не в состоянии приблизиться к пониманию истинного и всеобъемлющего единства как бытия, так и знания о нём. А единое знание о бытии и есть знание о бытии едином. Следовательно, надо отбросить все частные мнения о бытии, удалить из знания все частные смыслы и оставить только один смысл - смысл смысла, единство формы мысли и её содержания, некоторую первоначальную логическую матрицу, слитную с самим бытием и являющуюся, по сути, его действительным воплощением. Замысел поистине грандиозный, но в такой же степени и трудновыполнимый. Это какой же надо обладать силой ума, чтобы докопаться до такой матрицы? Но и это не самое трудное. Если даже подобное знание может быть получено от самого бытия, то попытка адекватно воспроизвести и донести его до всего человечества с помощью несовершенной человеческой речи оказалась не под силу даже великому Гегелю.

3. "Дисциплина сознания" Гегеля.
  Гегель мечтал сделать мышление содержанием самого мышления, чтобы человек научился мыслить мышление, освободившись от "чувственной конкретности", где сознание работало бы только с чистыми понятиями, без всяких "чувственных" ассоциаций с миром вещей - "Изучение этой науки [логики], длительное пребывание и работа в этом царстве теней есть абсолютная культура и дисциплина сознания." (Гегель, "Наука Логики", Введение) А также -  "Если эта способность мышления еще не избавила себя от чувственно конкретных представлений и от резонерства, то она должна сначала упражняться в абстрактном мышлении, удерживать понятия в их определенности и научиться познавать, исходя из них." (Гегель, "Наука Логики", Введение) Но такое на практике вряд ли возможно, тем более для какого-то конкретного человека со своими собственными заморочками и прихотями, немедленными нуждами и случайными летучими наваждениями. О "дисциплине сознания" Гегель мог бы говорить с успехом только с компьютерным железом, которого в его времена, увы, ещё не было. Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы человеку успеть смирить свою "чувственную конкретность" и приблизиться хотя бы на десятую долю процента к этой желаемой гегелевской "дисциплине сознания". Конечно, приблизиться можно и на процент под дулами шмайсеров и под бешеный лай немецких овчарок, смирив свою "чувственность" лагерной баландой. Германская нация достигла в таком воспитании духа в своё время больших высот, старательно следуя бессмертным заветам великого Гегеля. Но к великому также сожалению для Гегеля немцы были вынуждены вернуться обратно к "резонёрству" о социальной справедливости и ценности человеческой жизни после некоторого относительно короткого эксперимента над человечеством по избавлению его от "чувственной конкретности", потому что процента для человечества оказалось чересчур много, явный перебор.

4. Самоконтроль как фактор воспроизводства отсутствия чистоты.
  Единства бытия с чем-либо, тем более с самой мыслью о нём, а также наоборот - единства мысли с бытием как со своим окружением, невозможно достичь насильственным способом, никаким волевым приведением ума к некой суровой казарменноподобной дисциплине, хоть над собой, хоть над другими людьми, тут совершенно нечего обольщаться. Гегель показал такой путь к "дисциплине сознания", в результате которого эту дисциплину может обрести разве что мёртвый. Как ни пытайся приблизиться, всё равно получатся одни слёзы, какие-то спонтанные воспоминания, обиды, мечты или просто блики, шорохи, першение в горле или бурление в животе. То есть, сколько себя ни контролируй, не проверяй на предмет чистоты от "чувственной конкретности", получится только это само отсутствие чистоты и даже ещё большая контаминация сознания проклятой Гегелем и предшествующей ему философской традицией "чувственностью", бесконечное инфицирование мышления жёсткой брутальной волей и подчинённым ей рабским машинным старанием. Самоконтроль, насильственно насаждаемый и укрепляемый, способен только ещё больше усилить в сознании философа его раздвоение и противодействие самому себе в достижении противоестественного для сознания состояния единства мысли с самой собой, а значит и с бытием. Получается - движение от мышления в противостоящих друг другу противоположностях ведёт сознание к ещё более острой внутренней борьбе и даже к непримиримому противостоянию его оппонирующих определений.

5. Выбор между альтернативами как расколотость мышления.
   Вроде бы обычная жизненная ситуация - одно мнение противостоит другому. Чьё из них ближе к истине, тому и карты сдавать. Однако в решении проблемы определения бытия нет основания для предпочтений, но есть две равноправные альтернативы, и каждая из них приводит к неразрешимым трудностям. Ни простое поименование бытия как подбор для понятия бытия синонимов, которые могли бы уточнить знание о бытии, ни молчаливый отказ Гегеля вообще от проведения такой процедуры ради очищения знания о бытии от посторонних смысловых примесей не решает задачу. В одном случае - философия выделяет понятие относительно только части, а не всего бытия, в другом - отождествляет понятие опять же с какой-то частью бытия, с его некоторым неопределённым множеством, будучи не в силах экстраполировать понятие на всю неопределённость бытия. Философия или конкретизирует понятие как референцию к некоему локальному бытию, уже лишённому единства, различённому с понятием об этом бытии, или абстрагирует его до некоторой условной неопределённости бытия, единой внутри себя, но которая уже является обиходной для сознания в его эстетических предпочтениях среди других человеческих собирательных понятий.
  Здесь философия имеет дело с уже знакомой всем расколотостью человеческого мышления, с обличением которой всегда яростно выступал Гегель. Но в состоянии ли философия отыскать единство для этих противоположностей, которое не содержало бы в себе трудностей спонтанного, ненамеренного противопоставления одного другому? К сожаленью, на исторического Гегеля нет и не может быть другого Гегеля, способного его же пересмотреть критически. Если судить по тому факту, что Гегель предпочёл единство, сплав, слитность бытия и мышления их раздельному существованию, то можно с уверенностью сказать - продекларированное Гегелем революционное преобразование логики есть лишь видимость, имитация преодоления раздвоенности мышления, человеческой привычки мыслить оппонирующими определениями. Гегель никуда не ушёл от логики, предписывающий выбор двух непримиримых частей противоречия и не оставляющий сознанию никакой другой альтернативы. Также и отношение к бытию для любого философа, в том числе и для Гегеля, жёстко обусловлено предписаниями связной человеческой речи. Поэтому ничего нового и уж тем более гениального в предпочтении Гегелем единства бытия его многообразию нет. Такой выбор диктует его собственный псевдодиалектический шаблон, предусматривающий приоритет единства над многообразием, но, в то же время, выводящий это единство из простых частей, которые ему предшествуют, и им же, этим частям такое единство противопоставляющий. Никакой середины здесь не предусмотрено.

7. Одностороннее мышление бытия.
  Но так поступает философ, который за единство бытия принимает только одну из его сторон, которая противостоит многообразию и даже намеренно противопоставляется ему как некая научная, цивилизованная альтернатива. Если Гегель выступает против расколотости мышления в пользу его единства и, прежде всего, единства с бытием, он должен, по идее, включить в эту схему и самого себя, своё собственное рассуждение по этому поводу. Но он неявно позволяет себе то, в чём отказывает другим, а именно - воспроизводит эту расколотость в своём собственном отношении к бытию, к его единству. Гегель своим примером наглядно показывает - человек мыслит бытие исключительно односторонне - либо мыслит дробно, вне единства знания с бытием, а значит, и вне самого единого бытия, либо просто нарочито искусственно декларирует единство со знанием о нём и самоуверенно строит логическую конструкцию, в которой отсутствует вообще какой-либо минимальный человеческий смысл, за исключением невольного приписывания этой конструкции каких-то уже известных собирательных значений, схожих с негативными, пренебрежительными значениями таких понятий, как хлам, фуфло, лажа. Недаром Гегель обожает употребление субстантивированных прилагательных среднего рода - типа, логическое, диалектическое, абсолютное, непосредственное, отрицательное и т.д.. Вполне достаточно смыслового тумана, чтобы придать рассуждению желаемое глубокомыслие. Но также достаточно для подмены необходимой логической ясности этим самым бутафорским крашеным глубокомыслием.

8. Мнимая революционная новизна.
  Таким образом, вся мнимая революционная новизна Гегеля сводится к такому пониманию единства бытия, которое на самом деле противостоит его многообразию и, по сути, ничего не решает, а только ещё больше запутывает проблему. Внимательному философскому уму не составит большого труда проследить глобальные разрушительные последствия этого, якобы, "открытия" и отыскать логические тропки, ведущие к историческим персонам, использовавшим эту гегелевскую идею или какую-то другую, аналогичную ей, для достижения своих узкокорпоративных целей. Тот, кто громче всех кричит о необходимости единства цивилизованного мира, скрывает под этими воплями, прежде всего, какое-то своё местное, локальное единство, круговую поруку лиц, заинтересованных в объединении, в концентрации сил перед лицом своих прямых политических и экономических конкурентов, не желающих поступаться своими интересами ради чужого безмерного обогащения. Искусство разделять мир на своих и чужих, непреодолимое стремление к разрушению его единства, приписывание чужим самих этих намерений, чтобы использовать в своих интересах плоды ненависти народов друг к другу - вот образец бездумного подражания и следования Гегелевской революционной логике.
   Отмеченная Гегелем двойственность мышления относима не только к бытию дробному, различённому в обыденном сознании, но и к самому единству бытия, к единству, которое можно помыслить также альтернативно - в различении с многообразием бытия. На этом Гегель и подскользнулся. Такая трудность происходит, прежде всего, из несовместимости бытия и знания о нём. Когда появляется хоть какое-то минимальное знание, утрачивается единство бытия, но единство знания о бытии с самим бытием тоже недостижимо, так как чревато утратой знания о единстве бытия - именно о таком единстве, которое не противостоит многообразию, но включает его в себя как свою неотъемлемую часть.

9. Путь Гегеля в никуда.
  Можно сколько угодно говорить о том, что чтение Гегеля затруднено из-за того, что его идеи опережают время и обыденному сознанию предстоит ещё дорасти до понимания открытия, которое сделал в философии великий немецкий гений. Но факт очередного революционного разделения Гегелем философии на конкурирующие фракции, а мышления на оппонирующие определения никуда не скроешь. Гегель выражается яснее некуда о раздвоении и противостоянии, о единстве и слитности, о ранжировании мышления и самой философии на разной степени достоверности и достойности способы и инструменты исследования бытия. Но Гегель каждый раз последовательно выбирает путь, который никак нельзя назвать ведущим философа к осознанию единства бытия, а также знания о нём, знания, единого с бытием и обладающего единством, подобным единству бытия, собранным по законам такого единства.
  Однако заклеймить Гегеля позором за его неуклюжую и, в сущности, неудачную попытку отыскать единство бытия было бы слишком просто, этот урок оплачен не только труднейшими умственными поисками самого Гегеля нужной мысли и нужного слова для её выражения, но и поступками тех, кто, во имя Гегеля и следуя его логике, уничтожил миллионы несогласных. Гегель, может, и не был в состоянии предвидеть, к чему могут привести выверты сознания индивида, даже не самого Гегеля, а типичного, среднестатистического человека, мыслящего дробно, пусть даже если он мыслит единством. Гегель выдвинул концепт, сдобрил его незаурядным профессорским красноречием и завещал в нём не сомневаться, а потом сгинул, оставив кашу, которую он заварил, расхлёбывать грядущим поколениям. Но даже по прошествии столетий после написания "Науки логики" проблема определения бытия никуда не делась, только стала ещё насущней. Но это не значит, что она не может быть решена совсем, просто её решение находится в совершенно другой плоскости, нежели в линейном логическом следовании от фактического многообразия до желаемого единства.