Горбач – он шестидесятник: искренний, романтичный, даже прекраснодушный. Он себя под Лениным чистил, который из детских книжек. Как так может быть с партийным функционером? – А вот. Просто шестидесятничество было настоящим и как всякое настоящее способно захватывать даже начальников. Почему даже, когда очень даже, если Хозяин истлел в далеком прошлом, и им привычно уже в хрустальных замках, откуда новый прекрасный и яростный мир такой привлекательный и достижимый. Ведь люди наши готовы идти по свету, им в общем немного надо, совсем немного: им надо знать – зачем? Шестидесятники знали, кто мы и зачем: мы – деятельные гуманисты, освободители человечества от ужасов прошлого и несправедливостей настоящего, прогрессоры, благородные доны, призванные вести отчаявшихся в мир счастья и справедливости. Так дóлжно, и вот мы в Афгане убеждаем местных, чтоб они за нами вслед в мир этот, где все трудятся, чтобы, немного отдохнув на плодах труда своего, снова трудиться и трудиться. А они нам, мол, зачем трудиться всем, когда власть освобождает некоторых от труда для доблести и смирения, для войны и молитвы – и это правильно, и за это «правильно» они бились с нами. Совсем недурно бились, так недурно, что нам пришлось умыться своим бессилием и уйти. Уйти, чтобы спросить себя: что дальше? Мы зачем, если не для освобождения всего человечества? Горбач нам и сказал, как мы по-прежнему живем для этого, но нам необходимо перестроиться, обновить наш прогрессорский облик, чтоб сияние его весь мир завораживало так, как никогда прежде. Мы в общем не возражали, но не могли понять, что делать нам, и толклись в недоумении, толклись кругом путаницы дел, не зная, за что приняться. Вот и протолклись, пока не устали в невнятности, и в этой усталости новый голос зазвучал приманчиво: мол, ну его – это прогрессорство, поживем-ка для себя, чего не пожить, когда у нас богатств вон сколько, и пусть каждый берет себе, сколько сможет. Заживем, в конце концов, себе на радость и всем на зависть.

Разобрали, кто сколько смог, и зажили. Некоторые сразу всем на зависть, другие хуже, третьи совсем никак, но в надежде, что скоро и им от богатств достанется. Ведь столько богатств, сколько у нас, все равно ни у кого в целом мире нет, потому они все равно к нам в очередь просителями и с дарами всякими по потребностям нашим. Так и заживем с каждым днем все лучше и лучше, нужно только потерпеть немного пока эта очередь образуется. Потерпели и впрямь налаживаться стало: они там всякие машинки выдумывают и делают, а мы им то, из чего машинки эти делаются – богатства наши. Они работают, а нам зачем: у нас богатства, мы сидеть можем. Мы сидим или лежим – нам спешить некуда, мы пришли. Пришли туда, где хуже не бывает и быть не может, и завтра будет лучше, чем вчера.

Поскольку делать нам нечего, мы куражиться стали: одни на яхтах и виллах в Монако «Дом Периньон» ведрами, другие на клевых тачках на дачи шашлычки с вискарем, третьим лишь пивасик, но все задаром почти, и всем нам чемпионаты-олимпиады-фестивали, чтоб которые не наши обзавидовались. Только праздника много не бывает, и принялись мы соседям нашу кузькину мать презентировать, да так, чтоб на телевизоре стрелялки настоящие, а мы на диване с чипсами про то, как мы им дали, толкуем. Жизнь «с-o-o-o-o-l», то есть полный «писец», по-ихнему.

Так мы и жили всем на зависть и дальше бы жили, но… Но только чтоб нам нагадить, они там что-то выдумали, и богатств наших вдруг сильно меньше надо. И главное, очереди за ними не ожидается, долго не ожидается, может быть, совсем. Место наше вывернулось наизнанку: теперь тут завтра стало хуже, чем вчера. И как нам теперь? И главное, зачем? Потому от «зачем» это самое «как» определяется, отсчитывается. Начальники зовут нас верить в патриотизм, то есть их самих охранять и место, где завтра нам будет хуже, чем вчера и сегодня, а это сильно страньше перестройки. Там хоть непонятки были, а про такой патриотизм сразу ясно, что он есть кристально чистая дурь, а для дури нельзя жить народу, тем более такому народу, как наш.

Нельзя так дальше жить – это понятно, непонятно, зачем и как надо, или хотя бы «льзя». Это не просто, совсем не просто, тут думать надо, думать затуманенными, отвыкшими за долгие праздники мозгами. Нет, совсем не просто думать, потому так заманчиво потерпеть, подождать немного возвращения банкета, вдруг само все как-нибудь образуется, и праздник будет сам собой, как вчера и позавчера. Потому нам время требуется полечить голову, прояснить мозги до очевидности формулы, что взад уже не будет, приходит время заново думать и решать, как выжить. Прежде всего, как выжить с начальниками, которые для дела никакого непригодны: лишь деньги шальные в кучу сгребать да по карманам совать. Идет другое время: ой, как не хочется его впускать, но оно со скрипом-скрежетом протискивается в нашу жизнь это другое время – время сосредоточения.

20.02.2016