Поначалу Ницше полагал отделение великих от черни посредством образования, то есть именно образование станет непреодолимой границей для черни, тем самым вечно возобновляющимся барьером, всегда ясно отделяющим «Они» от «Мы». Потом отбросил идею как, во-первых, совершенно непонятно как реализуемую, и, во-вторых и главных, эта граница никак не помешает черни квалифицировать «духовную аристократию» как ботанов и лузеров, каких можно использовать и потом не обращать на них внимания. То есть само их существование будет определяться этой чернью. Образованная элита будет служить черни – нет ничего оскорбительнее для элитариста и романтика Ницше. Тупик, который заставил Ницше бросить разработку революции в образовании как бессмысленную и вредную, поскольку она при успехе лишь будет способствовать укреплению господства черни. Этого Ницше ни в коем случае не желал, как не желал и сам участвовать в образовании черни, и болезнь была внутренним способом по-честному покинуть образование, не потеряв средств к существованию. Ницше был слишком философ, то есть жил из мысли, а не наоборот.

Странно: романтик Ницше увидел бессмысленность элитарного образования, а здравомыслящий вполне ницшеанец Хайдеггер – нет, и попался на глупейшей попытке перехитрить в игре во власть нацистов. Вышел на поединок: он сотоварищи со шпагами, а нацики на танках или, вернее, на асфальтовых катках. Вот сотоварищи сразу и разбежались.

Из тупика сотворения заповедника для элиты Ницше вырвался через эстетизацию жизни. Сначала просто от противного: чернь эстетизирует добро и сострадание, тогда он видит прорыв в эстетизации зла. Зло никак не менее может быть прекрасным, оно даже более завораживает, чем худосочное добро. Этому и чернь подвластна, сколько бы она не твердила о необходимости добра, а потрясается и восторгается злом. Причем, чем более грандиозно зло, тем больше потрясает оно людей, этих самых маленьких людишек, которые хотели бы вокруг себя сладенький сироп добропорядочности.

В эстетизации зла пока ничего принципиально нового, здесь Ницше пока больше шокирует публику, но сам он увидел просвет, прорыв к новой точке видения жизни, где ясно, почему зло так ужасающе прекрасно и для черни. Потому что чернь видит в нем право высшего существа, которое не такое, как каждый из них, существа, которое живет иначе и в этой жизни само полагает границы добра и зла или полагает их по-иному. Через эстетизацию зла Ницше увидел танцующего бога, существо по мощи своей далеко превосходящее границы возможностей человека – сверхчеловека. Он столь могущественен в делах своих, что не может не нарушать границ общепринятого, не может не представать в облике зла, поскольку зло есть всякое превосхождение нормы, рамок заданности для всех. По сути своей, зло – это единственный понятный облик мощи, которая просто в силу своего существования не может не нарушать порядка. Как Кинг Конг не может стать ручной обезьяной, пригодной для семейных фотографий. Он не злой – он могучий, сверхмогучий. У жучков-паучков принято «не убий», и что ж ему теперь по земле не ходить. Даже если он, подобно дигамбарам, будет разметать перед собой тропинки, все одно на кого-нибудь да наступит и потом должен мучиться угрызениями совести, испытывать вину.

Ницше говорит: нет, ничего не должен он этим жучкам-паучкам, об их лилипутских скрижалях он просто ничего не знает, а если и знает, то не обращает на них внимания, в своей жизни он законодательствует наряду с другими сверхчеловеками, принимая их во внимание, ибо не может их не принимать, но никак не оглядываясь на жучков-паучков. Ницше был так потрясен открывшимся образом сверхчеловека, что именно от него полагал новый отсчет человеческой истории. В этом отсчете человечество выглядело не очень, но зато у него появлялась цель – стать мостом к сверхчеловеку. Как только есть высшая истории цель, так и где-то неподалеку Гегель, тот самый, который все уже всегда знает заранее.

Там люди собственно уже не нужны – они просто один из специфических видов природных материалов. Возможно, из них сверхчеловеки будут изготовлять себе подобных, может еще как будут использовать их или никак, и те исчезнут, как когда-то неандертальцы – троглодиты бедные. Только это забота сверхчеловека. Забота Ницше – показать неизбежность сверхчеловека и указать путь к нему.

И он видит этот путь через возвышение высших, их рост, самопреодоление и устранение помех этому росту и самопреодолению. Главная помеха – власть последнего человека, которая формирует образ его жизни как цель всякого человека вообще и тем самым приковывает высшего, отдельного к тачке служения последнему человеку, значит, к умалению, к забвению себя. Голос Ницше должен разбудить высших, открыть им, что именно они есть цель нынешнего бытия и ценности черни не для них. Более того, они вредны им и должны быть отброшены для того, чтобы они могли ступить на мост к сверхчеловеку. Момент для того самый подходящий, когда чернь сама разочаровалась в своих ценностях, просыпала их в грязь, более того, столкнула само место, где они помещались, – со скуки убила Бога. Время обрушения ценностей обычного человека есть тот самый час «Х» для выступания из тени высших человеков со своим правом для определения ценностей, для положения себя в центр жизни человечества, но ради сверхчеловека, мостом к которому эти самые высшие человеки и являются.

Главным является вопрос о власти. Как и во все времена. Дабы у высших было пространство для роста, они должны стать господами для черни, для последнего человека, пространство, которое они сами будут размечать из своих нужд. Вот эта самая власть и есть тот самый ключик, волшебная палочка, которая сделает последнего человека, человека-блоху, из главной преграды к сверхчеловеку подручным материалом для торения пути к нему.

Тут стоп, тут может быть хаос и ужас, ужас смерти, но Ницше успокаивает высших, что только попытка, и они уже были, и никогда не были последними, и теперь не будут. Если что – еще раз.

Потому можно попробовать. И нужно. Но здесь вся загвоздка, в этом самом моменте. Высшие уже не раз побеждали, и их ценности становились господствующими, чтобы уступить, в конце концов, ценностям маленького человека. Ницше признает, что последний человек умнее, что он побеждает на длинном расстоянии, побеждает, чтоб погибнуть и открыть дорогу царству высшего человека. И все снова-здорово бесчисленное количество раз. Гегель все время ловит Ницше колесом взаимозависимости господина и раба, которое превращает вчерашнего высшего в нынешнее ничтожество из ничтожеств – в человека-блоху. По Ницше он берется размножением черни, которая числом и хитроумностью, в конце концов, одолевает отдельных, но Гегель видит здесь преображение отдельных в чернь. И против этого у Ницше лекарства нет. Нет, кроме упования на грядущий прорыв в царство сверхчеловека, откуда Его могущество уже и не сможет упасть назад, как не может человек упасть назад в природу из истории. Или скорее, как не может назад слон или волк стать инфузорией.

Не нашел у Ницше механизма удержания высших высшими в поколениях. Нету ничего, кроме расширения господства и перманентной борьбы за него с себе подобными: война и игра. Что было в античности и средневековье, но зарезали всех отдельных, а новых сделали добрыми слугами царства последнего человека. Как-то вот так.