Говорят, государство российское народное. Только что нас с ним, собственно, связывает? Территория общая, название, там еще всякие штучки, типа гимна, флага и главное, говорят, общая история. Не знаю, не знаю… Про гимн и флаг нас отродясь не спрашивали, какие слова говорить и в какие цвета раскрашивать. А история… Начиналось оно в виде цепочки военных поселений на пути из варяг в греки, то есть как место работы и отдыха гостей варяжских, греческих, хазарских, со временем вконец разжиревших на дани пенькой, медом, мехами, главное, самими нами, потом обочиной на весь мир разбежавшегося кочевничьего царства, для которого мы были просто еще одним резервуаром рабов, наряду с Северной Африкой, затем, когда кочевники вновь растворились в степях, замерло в поисках самоопределения и, наконец, остановилось в образе «Третьего Рима, а четвертому не быти!» Под этим мифом отбилось от поляков, пожелавших прилепить его к Европе, то есть к нечестивому и жадному Риму, потом от супостата Наполеона, кто хотел принудить к дружбе и совместному походу на магический и мистический Восток для свершения погибели «проклятой англичанки». Ну, были еще и просто забавы государевы, в какие нас, не спрашивая, пихали кровь проливать да головы свои складывать. А сами мы норовили всё своей жизнью жить: пахать-сеять-ковать-пилить-строгать, – норовили от государства этого подальше отодвинуться, так норовили, что незаметно на полмира его размахнули.

В общем, жили на одной земле, но пообок друг от друга, пока сто лет тому государственный миф не схлестнулся с народным, когда в сознании тогдашних начальников Третий Рим должен был навсегда укрепиться над землей всей через очищение Второго Рима от измаильтян и новое вознесение лика Христа над Святой Софией. Ну и проливы прибрать, до кучи. Они ради этого в войну с немчурой ввязались. Только народ давно уже другой миф твердил-проговаривал, свой: чтоб помещика ни одного, и вся земля на Руси крестьянская – тогда счастье всем станется, крестьянское счастье. С государственным мифом не заладилось, зато крестьянский миф, вооружившись на войне винтовками-пулеметами да умением стрелять из них, от помещиков землю очистил. Добрый дедушка Ленин узаконил грабеж как справедливый, но не только, не только: сумел он улестить народ невиданным в веках народным государством, и стало впервые единение народа и власти под общим мифом о скором непременном счастье для всякого трудящего человека на земле. А что расстреливало государство толпами и еще большими в лагеря на трудвоспитание, так народ с пониманием и энтузиазмом в деле освобождения обреченного на счастье общества от паразитов везде, отсюда единение в восторге страсти: «Расстрелять как бешеных собак!»

С новым начальником отворился простор отделению власти и народа не только в бытовании, но и в мифе: пока народ в ожидании года, откуда жить ему в непрерывном счастье, наливал да пил, государство тоже ожидало, ожидало заварушки в Европе, но не просто, а всегда на стрёме, чтоб ежели что, так сто тысяч танков разом на Ла-Манше, и уже Госплан руководит хозяйством в мировом масштабе, и нужды никакой со своим возиться.

Назначенный год явился: ни тебе заварушки с танками, ни народного счастья – одна Олимпиада. Тоска! От этого места «Мы» и «Они» понеслись друг от друга скорей галактик. У начальников свои заботы и разговоры про то, как, если за счастье народ вдруг спросит, голову спасти и богатства, таким трудом нажитые. Мы всё не спрашивали и не спрашивали, наливали себе да пили теперь за упокой души неслучившегося счастья. Пили, пока начальник один не запретил и не позвал на новые свершения. А нам куда еще, когда мы итак стопиццот тыщ танков свершили и космос. Нам пора у тихой речки заслуженно, а он – выпить нельзя, понимаешь. Неправильно это. Только другой, слава богу, другой начальник нашелся, понимающий: выпить вернул и снова про непременное счастье, что обрушится на нас, если хватит кормить Кавказ, хохлов и прочую Балтийскую Азию. Потому у нас все готовое для того от природы уже: мы – туда, что от природы, а оттуда – сюда все нам нужное и даже финтидрючки для всех, какие давеча для бар лишь были да начальников. Чем не сауды мы, просто большие!

Некогда нам было в «веришь-не веришь», когда выжить сперва надобно, чтоб про счастье думать. Выжили, а начальнички пока государство в полную себе собственность оформили вместе с природой, а мы излишними обнаружились, как есть излишними. Ниточка судьбы в колечко завернулась: вновь кругом грозный Перунов век, вновь тут, у нас, злой конунг со дружиною, приставленный за трубами смотреть, какие отсюда – туда богатства нужные несут, вновь хмельная, хищная дружина его куражится над нами да в нас, как в соре роется, чем поживиться, ищет. Обидно!

«Кольцо судьбы замкнулось, и повадился во древляне жадный до глупости конунг сотоварищи и раз, и другой, и семнадцатый, и нашел там погибель свою, стопиццот раз заслуженную, только жинка его, Ольга-Димка, народу не простила, злую месть затаила, сундуки свои с богачествами отворила, новых богатырей-батыров по миру наняла да новый поход во древляне затеяла, чтоб ужасной карой пасть на их головы, чтобы никогда более не смело быдло перечить всемогучему царству-государству…»

Может, нам в этом месте ниточку разрезать, распилить колечко, как-нибудь по-новому, по-другому к государству расположиться, чтоб ему дел сильно убавить и власти, соответственно. Если просто богачества у Ольги отнять, самою колесовать на Лобном на народное посмешище и дружно выпить потом за упокой души ее, то это никак не по-новому, это снова те же овраги-буераки на другую тысячу лет. Когда праздность для нас есть цель, счастье – «наливай да пей» неотрывное, а дела общественные делать – только из под государевой палки согласные, может, ну его нас, просто мы не удались на этой земле, и нынешние сумерки станут ночью: «Золото снова вернется Рейну».

Как правильно? Ну, как правильно?