Вслед за Альфредом Шюцем про «хорошо информированного гражданина», про его место в обществе и в голове индивида. Он полагает его важнеющей фигурой современного общества и очень беспокоится о его судьбе, а значит и о судьбе современной цивилизации, которой он есть краеугольный камень. В распределении знаний в обществе он посредине, между всегда уже готовым знанием экспертов и принимающей это знание «улицей». Эксперты знают «что» и «как» надо делать, а улица готова принять и использовать знание экспертов в виде простых рецептов, причем чем проще эти рецепты, тем лучше. Его срединной миссией является постановка вопросов «почему»: почему именно эта проблема теперь требует решения, а не некая другая, и почему для ее решения нужно делать то-то и то-то и именно таким вот образом. Именно он является источником общественной дискуссии, в результате которой выстраивается иерархия важности проблем и иерархия решений этих проблем, предлагаемых экспертами. И он не дает ей умереть, прекратиться своими все новыми почемучками, не позволяя экспертам и улице упереться в уже принятые решения и отстаивать их, даже если они очевидно ошибочны. Он заставляет экспертов не ограничиваться рецептами, что и как надлежит людям делать, но и объяснять почему именно это и именно так надлежит делать, его почемучки требуют от них потомуток, тем самым рационализируя доверие к ним других людей, общества в целом.

Именно благодаря ему общество может считаться цивилизованным, способным определять важные для своего существования проблемы и находить их решения не обязательно силовым путем. Шюц полагал, что и в индивидах знание также распределяется по этим трем уровням. Но тут он, пожалуй, слишком хорошо про людей думал, даже про современных. Безусловно, почти каждый мнит себя экспертом в каких-то областях, а в большинстве других признает себя обычным человеком с улицы, принимающим чужое знание на веру, но присутствие в нем гражданина Почемучкина вовсе не обязательно для успешного в обществе существования. Более того, его наличие нарушает жизненный комфорт как его самого, так и других людей: он всегда вылезает с вопросами, когда все другие вокруг сидят ровно.

И чем стабильнее общество, чем традиционней в нем порядки, тем больше раздражает такой гражданин Почемучкин как экспертов, так и улицу, тем больше всем хочется прихлопнуть его, чтоб не зудел, не мешал людям спокойно жить. И он в ответ съеживается в числе, а кто все-таки состоялся с этим неспокойным гражданином внутри, пытается уговорить его сидеть тихо, не высовываться, ведь жизнь человеку дается один лишь раз и прожить ее желательно без мучений и умереть тоже. В такие периоды его демонстрация сродни душевному уродству, которое можно считать забавным, пока окружающим оно не надоело, в общем юродивый, он юродивый и есть. Но приходит время тектонических сдвигов, когда сам рельеф жизненный начинает меняться – такое время всегда в конце концов приходит. Тогда старые заслуженные эксперты с их рецептами оказываются не в такт изменениям, и вдруг откуда-то вылезает множество Почемучкиных, но главное, их голоса становятся слышны, они привлекают внимание. Их обычно и объявляют виновниками разнообразных больших и малых пакостей, которые несут с собой перемены, будто это они вызывают их своими безответственными речами, но они лишь первыми почувствовали, что жизнь уже другая, и сказали об этом вслух, публично. Они лишь публицисты и еще просветители, которые выносят приговор привычным экспертам с их отжившими рецептами и зовут людей из ставшего ненадежным и все более опасным настоящего в светлое прошлое или будущее, убеждают поверить другим экспертам с их действительно правильными и надежными рецептами. Они буревестники будущих революций или реформ, которые вполне могут и не случиться, не произойти, если общество не хочет другой жизни, когда оно устало и выбрало смерть.

В современном цивилизованном демократическом обществе, если послушать Карла Поппера, каждое меньшинство имеет полное право публично отстаивать свою точку зрения на разные проблемы и способы их решения. Также в нем наиболее авторитетными экспертами являются ученые, которые в этих публичных дискуссиях определяют важность проблем и проверяют на прочность способы их решения, и такие дискуссии, где господствуют критерии науки, любой ученый полагает абсолютно необходимыми для выбора решений. Попперовский ученый эксперт по определению публичный критик, то есть он обладает всеми тремя Шюцевыми ипостасями, именно поэтому проблемы в современных демократиях решаются рационально и мирно. Согласно Шюцу, так и надо, так бы и всегда, но его беспокойство связано с тем, что растет влияние улицы, все более важными становятся результаты массовых опросов для выбора тех или иных решений, таким образом важность проблем, как и способы их решения все чаще определяются ссылками на большинство, то есть на человека с улицы, и он призывает гражданина Почемучкина отстаивать свою позицию, несмотря на давление мнения большинства.

В нашем веке поводов для беспокойства у Шюца было бы куда больше. Если опросы – это косвенное влияние большинства, то социальные сети – непосредственное. Здесь большинство легко истребляет меньшинство любое, просто заваливая его банальностями или уничтожая нетерпимостью, здесь имеют место виртуальные толпы, где голоса немногих просто неслышны, где царит клич вожака и одобряющий гул массы. Если ХХ век, как и утверждали Ницше и Лебон, каждый по отдельности, оказался веком господства толп, по крайней мере, его первая половина, то начавшийся нынешний можно считать веком виртуальных толп. Социальные сети, попервоначалу обещавшие стать местом для совершенно разнообразных свободных дискуссий, как выяснилось, куда лучше справляются с задачей мобилизации сторонников, сбивая их во все более единое «Мы» против однозначно враждебных «Они». Гражданин Почемучкин внутри таких «Мы» не просто инородное тело, нет, он даже хуже врага, он – предатель. Виртуальное противостояние больших «Мы» и «Они» групп неизбежно выплескивается в реальность и определяет фокус общественного дискурса. На первый план и во вчера еще гордившихся своей цивилизованностью демократиях выходит вопрос: «Кто кого?» И где тут место классическим научным дискуссиям, если ученых подверстывают под уже известный ответ или вообще на них не обращают внимания?

Постиндустриальный мир создал социальные сети, но поселился в них и восторжествовал мир постмодерна, отрицающий всякие сколь-нибудь прочные иерархии. Нет, иерархии там, конечно, есть и есть всегда, но само это «всегда» есть сменяющие друг друга «сейчас». Этим «сейчас» совершенно наплевать на вчерашние «сейчас» – умерло так умерло – и в завтрашних «сейчас» может произойти все что угодно, от полной катастрофы, от «ужас-ужас» до абсолютного счастья. Мир, по сути, есть текст, и его можно дополнить любым текстом, надо только этого очень захотеть и иметь возможность устранить всяческие этому помехи, то есть для этого нужно иметь желание и силу его воплотить. Поскольку между текстами нет внутренней связи, они просто следуют друг за другом, пишутся поверх, то совсем не обязаны они обращать внимание на то, что было написано раньше. Прошлого, истории в том смысле, как она определяет или служит основанием для настоящего и будущего, нет, есть вереницы прошлых текстов, которые можно выстраивать и перестраивать как угодно, как пожелаешь. Социальные сети и есть идеальное воплощение мира постмодерна, где существующие вереницы текстов можно преобразовывать по желанию, когда такое желание есть. Именно из них и новые политики, они там рождаются и оттуда приходят в действительность, и все чаще победителями. Постиндустриальный мир, твердивший и убедивший самого себя, в первую очередь, в своем неизбежном торжестве, вдруг столкнулся с теснящим его миром постмодерна, благодаря способности последнего использовать любые прошлые тексты. Для постмодерна прошлое не есть, как для постиндустриалов, некая единая история человечества, которая движется из первобытности в современность, но сундук со старыми нарядами, хранящимися там в полном беспорядке, из него можно примерить любой понравившийся, чтобы в нем жить. Жить играя, а не занудно трудясь для получения все новых и новых знаний, чтобы потом умереть. Жить-то когда, когда наслаждаться комфортом, а знания – они в гугле. Всеядность постмодерна вынуждает постиндустриальный мир отступать в университеты, корпорации, силиконовые долины, научные журналы, которые все равно никто, кроме самих ученых не читает, отступать, оставляя пространство, где формируются потребности общества, где утверждается, что нужно делать людям и, разумеется, самим ученым, миру постмодерна. Стенания ученых экспертов, что так жить нельзя, что можно все разрушить, в том числе и комфорт, мало кому интересны.

Получается, постиндустриальный мир, убежденный в состоявшемся непререкаемом авторитете научной экспертизы, вдруг споткнулся о свое собственное детище – социальные сети, и не знает, что ему делать. Его экспертизы в глазах общества утрачивают авторитетность. Программы ученых, оказавшись в одном ряду с простыми, но чудодейственными рецептами разнообразных фриков, проигрывают им в привлекательности и популярности. Более того, с легкой руки соцсетей именно ученых стали обвинять во всяческих происходящих гадостях. В общем, определенные основания для этого были, и в соцсетях восторжествовал призыв вернуться в доброе донаучное прошлое, прихватив в него, правда, айфоны, амазоны и прочий отдых all inclusive на море-океане. Новые политики преуспели в убеждении улицы, что к ученым не стоит слишком прислушиваться – это они должны слушать, слушаться и делать только то и так, что и как обычным людям нужно, что значит слушаться их самих, поскольку именно они знают, что нужно этим самым обычным людям, людям улицы.

И тут вдруг пришел ковид. Виноватыми, естественно, сразу объявлены были ученые, которые в своих лабораториях его нахимичили, а народам, всему человечеству расхлебывать. До очистительных костров дело не дошло, хотя у многих сетевых и не только руки чесались, однако решили: пусть придумают укол, чтоб укололся и пошел, чтоб обычную жизнь скоренько вернуть, чтобы к осени уже всем укольчики эти наладить, чтоб уже как всегда всё, чтобы все на работу, чтоб потом рождество и новый год, и все за праздничным столом с пожеланиями счастья и здоровья. Сначала пусть придумают, потом уже с ними разберутся, с какой целью они этот ковид нахимичили.

А те, мол, с этим ковидом все совсем не просто, с ним теперь жить и от него умирать, и укольчики быстро не получатся: время хоть и сжимается под воздействием власти и денег, но не совсем. Природа, понимаешь, с ней нельзя все, что человеку вдруг захотелось. Так, по крайней мере, ученые эксперты говорят. Может и врут, конечно, но как проверишь, если ты не ученый, если ты в этом деле простой человек с улицы, даже если очень богатый и очень властный. Вдруг обнаруживается, что это знание нельзя купить, нельзя приказать, чтобы оно у тебя было. Даже если ты можешь отрубить сто каких угодно голов, в твоей голове оно от этого не появится, не возникнет. Как понять, когда и какие эксперты правду говорят, а какие просто дурят нашего брата? Тут без гражданина Почемучкина никак. Именно он своими вопросами заставляет ученого эксперта покидать слоновью башню, переходить с птичьего языка высокой науки на язык попроще, где и формулировать свои ответы. Для чего ему приходится разбудить в себе Почемучкина, которого внутри башни обычно не требуется. Заставляет вслушиваться в возникшую дискуссию человека улицы, пусть не всякого, сперва хотя бы богатого и властного, поскольку тому очень хочется выжить и приходится принимать решения о себе и других вокруг, какие рекомендуемые рецепты поведения выбрать, раз уж этот вирус пришел тут и ходит, и ходит, и ходит…

Когда-то давно, еще в середине XIV века, чудовищная эпидемия чумы надломила Средневековье и послужила предпосылкой рационализации Западной Европы. Наивное и невинное Средневековье, жившее в домике суеверий и авторитета церкви грязненько, но беззаботно, оказалось вдруг посреди невиданного и неслыханного разгула смерти, и тогдашний Почемучкин возопил: «За что?» Возопил через голову церкви, прямо к небесам, где сумел вычитать только два возможных ответа. Первый – воздаяние это за грехи человеческие, новый Содом и Гоморра, второй – нет богу дела до земной человеческой жизни. Оба неутешительные, но в первом случае, по крайней мере, ясно, что делать. Освобождать надо людей от греховных дел, желаний и помышлений, пусть даже вместе с ними самими, с телами их, но миссия очищения человека пред ликом божьим важнее всего, ибо тогда Господь вновь обратит благость свою на дитя свое.

Со вторым сложнее: делать-то что? Обычный путь, где церковь толкует божье помышление и наставляет людей в делах их, не годится, нужны новые авторитеты и новые рецепты. Мирандола-Фичино от лица нового, вознесшегося в своей гордыне человека провозгласили его равным богу в мире земном, способным стать в нем единственным господином, когда овладеет он тайнами его. Однако открытие тайн доступно немногим, а что делать обычным людям? Лютер-Кальвин растолковали: верить, искать промысел божий в слове его и мыть улицу перед домом. Верить всегда, читать слово божье и мыть улицу перед домом каждый день, и очистится мир, и станет он прекрасным садом, и радостно будет богу смотреть на дело рук человеческих.

Первый путь поначалу захватил людей своей театральностью: во-первых, забавляло то, что можно извлечь из человека при помощи пыток, а, во-вторых, так упоителен был запах горящей человечьей плоти, когда она не твоя. Однако со временем вереница пыток и костров приобретала заунывность, и, главное, невнятно было, сколько еще надобно очистительных костров: сворачивать уже процесс или, напротив, следует придать ему новую динамику – бог ясного знака не давал.

Второй путь подарил миру множество новых экспертов по жизни. Тех самых, которые точно знали, что жизнь земная дается человеку один раз, и прожить ее надо так, как учат они. За эти самые нравоучения многих отправляли на костер, что никак не препятствовало появлению других, ибо чтение стало привычкой. Из этой же дурной привычки рождались Почемучкины, все снова и снова вопрошавшие, какое такое должно быть знание, которое сделает человека господином земного мира? Правильно поставленный вопрос – половина успеха. Или больше. Ответом на него стало новое совсем знание, такое, из которого техника. Потому техника есть главное человеческое орудие господства над миром. И еще, благодаря каждодневному мытью улиц, он больше не вонял дерьмом, и в нем стало гораздо приятней жить, настолько приятно, что он обретал самоценность, переставая быть просто испытательным полигоном для души на пути в ту или иную вечность.

С обретением самоценности посюстороннего существования очистительные костры утратили смысл и отправились в учебники, исторические фильмы и романы. Пытки, разумеется, остались, но уже с совершенно иным предназначением. Однако, главное, на значительной части планеты Земля постепенно установилось цивилизованное общество, смысл которого постоянное совершенствование комфортного состояния человека. Установилось и укрепилось так, что необходимость его стала очевидна, и само оно несокрушимо как природа. Даже лучше: природа требует защиты, а общество с его комфортом воспроизводится автоматически, само собой, лишь бы не было войны.

И тут вдруг пришел ковид и обрушил комфорт безо всякой войны, а люди вдруг поняли, как плохо без него, что от него можно сбегать, когда он есть, можно твердить, как надоел он, как в нем скучно, как хочется остренького, адреналинчику, когда в него можно вернуться, когда он тебя ждет. Плохо стало и тем, для кого жизнь – знание и труд, и тем, для кого – это игра, потому возвращение комфорта стало лозунгом, да что там «лозунгом» – главным упованием современного человека. То есть сперва надо вернуться в комфорт, остальное потом. Поскольку в основе комфорта наука и техника, то власть и деньги встали на сторону ученых экспертов: приказали всем их слушаться и взялись настучать по башке непослушным. Слушаться, чтоб ковид не превратился в «испанку» или еще чего похлеще, потому непослушные – они враги человечества. Которые образованные, которые науку и технику признают нынешней религией, то есть как постиндустриальные адепты ее, так и искушенные в игре с текстами постмодернистские Дерридианские еретики приняли условия военного времени ради возвращения комфорта. А что же улица? А ей надлежит просто слушаться, ибо непослушные почувствуют на себе карающую мощь власти и денег.

И что же улица? У улицы свои паблики, и в них постмодерн с его хаосом текстов, только она ими не играет, она в них живет. Постиндустриальный мир по сути своей элитарен, в нем должны быть лучшие места образованным, знающим, технологичным. Всем остальным то, что останется. Остается постмодерн. Для постиндустриалов он может быть местом отдыха, игры в свободное время. Для улицы – мир, в котором она вынуждена жить: постмодерну всякие годятся, но уютно в нем лишь Хлестаковым, а как быть тем, которые простые и хотят быть правильными? Им приходится жить в мире, где нет общепринятых вех, нет отчетливых правильных и неправильных направлений, потому идти можно куда угодно, только приходишь всегда не туда, и чем дольше живешь, тем больше ощущение этого самого «не туда».

Значит, выдумывать свой мир, который начинается с великого отказа от всяческого официоза, с того, как никому и ничему официальному верить нельзя, какие бы ученые эксперты за него ни впрягались, тем более, что все они с властью заодно. Это можно было бы считать неким подобием универсального сомнения Декарта, только собственное мышление человека улицы за пределами круга повседневности мифическое, оно не терпит пустоты, но стремится наполнить его всякой всячиной, лишь бы не официальной, и постмодернистское принципиальное равноправие текстов позволяет комбинировать их в любые последовательности, объявлять их в сетях истинными и собирать вокруг них сторонников.

Американцы и тут впереди планеты всей: многомиллионная армия последователей QAnon уверена, что все происходящие неприятности и даже ужасы в жизни простых людей вызваны вселенским заговором элиты, которая образовала свой круг, возглавляемый Биллами Гейтсами, Соросами и прочими Клинтонами, чтобы использовать детей в своих педофильских играх, для чего всех людей надо чипировать с помощью вакцин, потому и придуман этот ковид. Трамп как великий воин во втором своем пришествии должен разрубить этот круг дьявольской власти.

С Трампом не случилось: не орёл оказался, не орёл. Но это никак не поколебало веры их в то, что Q-знание позволяет создать новое Евангелие, которое неизбежно приведет всех достойных людей к новому великому возрождению. QAnon вполне естественное, хоть и нежеланное дитя современного сожительства постиндустриализма и постмодерна, где элитарность первого дополняется всеядностью второго. Под разными названиями и во всяких обличьях эти детки шествуют по миру простых людей, покоряя улицу. Они могут быть совершенно разными, имея одно лишь непременное сходство – противостояние глобальному постиндустриальному проекту общества комфорта, и они считают главными врагами человечества этих самых ученых, объединившихся с деньгами и властью.

И когда вдруг пришел ковид, улица не приняла знание ученых экспертов, а предпочла свои мифы. Да, ей пришлось склонится пред мощью власти, науки и денег, но это пока. Она им не верит и знает, что людей спасает не наука, а вера в истинное знание, то знание, которое всегда спасало людей, достойных его. И это знание непременно откроется, родится здесь, среди простых людей, никак не в университетах, знание про то, для чего и как человеку жить на этой земле, любому человеку. Надо только потерпеть и вместе с ним восторжествовать над миром, кичащимся сейчас своей силой и богатством.

Когда же на это глазами науки, которая против невежества, все более многочисленного и агрессивного, ставшего опасным для самого существования слишком сложного земного мира, которое поэтому должно потому быть поставлено под контроль, и происшествие с ковидом есть тому очевиднейшее свидетельство. Просветительствовать долго, да и как, когда невежество бродит в своих замкнутых пространствах соцсетей, наполняясь там одуряющей силой, грозящей вырваться и снести трудом многих поколений выстроенную цивилизацию, опрокинуть ее в новое варварство. Демократия слишком хрупкое устройство, чтобы цивилизованность чувствовала себя надежно защищенной от варварства. Это еще Платон повторял для желающих слышать.

В образцы решения просится Сингапур – настоящая витрина постиндустриального мира, где за демократической вывеской власть меритократии совершенно непререкаема. Там удалось реализовать первую часть гегелевской формулы, утверждающей, что «все разумное действительно», тогда как действительность, определенная как неразумная, устранена или поставлена под контроль. Ясно, что комфорт и безопасность людей никак не могу быть принесены в жертву свободе, если она чревата произволом невежества, потому разум, научный разум должен определять безопасные границы свободы, чтобы не стала она источником торжества в реальности чудовищных мифов. Человеку улицы надлежит осознавать и принимать данную ему меру необходимости как свободу. Китай под водительством будущего Великого Си движется в сторону Сингапура, пора и Западу начинать, чтоб не стало мучительно поздно. Некоторая неизбежная тоталитарность его будет возмещаться свободой перемещения как внутри, так и вовне, то есть в тех обществах, что застряли в постмодерне.

Так бы и так, только улица едва ли станет мириться с этим. Тут Почемучкин робко и настойчиво с вопросом: «Зачем человек приходит на эту землю?» Если за комфортом и безопасностью, то союз власти, науки и денег обязан установить Сингапур во всем цивилизованном мире по-любому, и проблемы индейцев особенно волновать никого не должны. Тогда вопросы только в выборе оптимальных технологий. Если же, в первую очередь, за свободой, и без нее человеку никак, то с улицей придется разговаривать, искать способы пробиваться сквозь замкнутость ее мифов, для чего совсем не годятся ученые эксперты с их профессиональным высокомерием. Также не годятся запечатанные в свою веру и заточенные на драку вожаки улицы. И те, и другие олицетворяют несовместимость научной и мифической картин мира, когда этот мир один, общий. Тогда давно католикам и протестантам схожая несовместимость позволила полтора столетия резать друг друга с осознанием полной своей правоты. Нынешний мир и десятка лет не выдержит, наверное. Потому, гражданин Почемучкин, ваш выход, выход с вашими проклятыми вопросами, способными внести сумятицу в ряды уже строящихся армий, посеять сомнения в исключительной правоте своего и только своего дела. Вопросы, предлагающие отложить на пока мечи и стрелы, чтоб подумать, поговорить, обсудить. Раньше его голос был слышен всегда только потом, когда уже «рука бойцов колоть устала», но вдруг наш мир теперь столь цивилизован, что сумеет услышать его раньше, до того, как… И ковид на это «вдруг» намекает. Но гражданину Почемучкину по-любому выходить. Итак: «Зачем я пришел на эту землю?..»

14.01.2021