см. Опубликованная версия 2019 года

The hard terminological problem of consciousness

terminology-logical etudes

This paper attempts to uncover and analyze terminological problems of modern analytic philosophy of mind,  both initially contained in the texts of English-speaking authors, and related with difficulties of Russian translation.  In the course of the analysis are offered solutions to such problems as:  the unity of consciousness, the definition of level of consciousness, relationship between consciousness and thinking, consciousness and memory, the internal and the external,  perception and phenomenon. This paper substantiates the failure of the concept of reactive action (stimulus – response) to solve the hard problem of consciousness and necessity of transition to the active paradigm in which many questions of analytic philosophy of mind are formulated differently.

Keywords: consciousness, the hard problem of consciousness, thought, unity of consciousness, active paradigm

В статье предпринята попытка вскрыть и проанализировать терминологические проблемы современной аналитической философии сознания, как исходно заложенные в текстах англоязычных авторов, так и связанные со сложностями перевода на русский язык. По ходу анализа предлагаются варианты решения таких проблем как: единство сознания, фиксация уровня сознания, соотношение сознания и мышления, сознания и памяти, внутреннего и внешнего, восприятия и явления. Обосновывается недостаточность реактивной концепции действия  (стимул – реакция) для решения трудной проблемы сознания и необходимость перехода к активной парадигме в которой иначе формулируются многие вопросы аналитической философии сознания.

Ключевые слова: сознание, трудная проблема сознания, мышление, единство сознания, активная парадигма

При обсуждении темы сознания мы прежде всего сталкиваемся с трудной терминологической проблемой. Несколько утрируя, можно сказать, что сколько авторов,  столько и различных понятий ассоциируется с этим термином. А порой даже по ходу одного текста слово «сознание» может использоваться в различных значениях. Некоторые исследователи сознания, к примеру, Чалмерс (Chalmers, 1996), пытаются справиться с терминологической проблемой, вводя ряд специальных терминов: consciousness, awareness, qualia, conscious experience (которые не имеют однозначных аналогов в русском языке и зачастую переводятся с существенным искажением смысла). В противовес такому подходу, Сёрль считает, что нет необходимости множить сущности и при обсуждении проблем сознания вполне достаточно обобщенного представления о предмете: мол, сознание вступает в действие тогда, когда мы находимся в сознании («когда мы утром пробуждаемся … и пока мы снова не засыпаем, умираем, входим в кому») (Searle, 1993). Некоторые исследователи сознания – в частности российский нейрофизиолог Ю. Александров (Alexandrov, 2011) – настаивают на необходимости точного функционального определения понятия «сознание». Далее в статье будет предложено несколько разрозненных, не составляющих целостного изложения, попыток проанализировать проблемы терминологии аналитической философии сознания, сопровождающихся некоторыми выводами по сути самой проблемы сознания.

Сознание в узком и широком смыслах

Традиционно выделяют два смысла использования термина «сознание»: узкий и широкий. Говоря об узком смысле, подразумевают субъективный опыт, впечатления, переживания (experience), то есть «картинку» нашей действительности, появляющуюся, когда мы, скажем,  пробуждаемся от сна, и пропадающую, когда мы теряем сознание от удара палкой по голове. Такое словоупотребление соответствует  обыденному языку и закреплено в таких выражениях, как «вытесняться из сознания», «делать что-либо бессознательно», «умереть, не приходя в сознание» и др. В широком смысле термином «сознание» обозначают высшую нервную деятельность человека, включающую эмоции, волю, мышление, то есть то, что традиционно мы называем психикой. Существуют и другие варианты использования слова «сознание», например, для оценки социальной ответственности человека («он сознательный молодой человек») или для обозначения высшего уровня организации личности в эзотерических практиках («методы расширения сознания»), но они явно не вписываются в рамки проблематики аналитической философии сознания, и поэтому не будут рассматриваться в этой статье.

Сознание и самосознание

Помимо крайних – узкого и широкого – смыслов использования термина «сознание» – как субъектной картинки и психики вообще – нередко встречается и некоторое промежуточное словоупотребление, предлагающее считать «сознание» синонимом «самосознания»: мол, сознанием человек обладает только как рефлексирующий, обращающий свой внутренний взор на самого себя, знающий себя. По мнению некоторых авторов (Velmans, 1996), такой терминологический подход является узким. Очевидно, что  нам необходимо два разных термина для обозначения двух разных понятий. Первое из которых – само понятие «сознание» – фиксирует представление об общей данности объектов человеку, независимо от того, где они ему даны, «снаружи» или «внутри»; принадлежат ли ему, как, скажем, сердце или мысль, или не принадлежат, как камень у дороги или тезис в книжке. Второе же понятие – «самосознание» –  фиксирует ситуацию, когда  внимание направлено на себя, на свое, на свои эмоции, на свои мысли. То есть, говоря о сознании (в узком смысле), мы не акцентируем внимание на том, чье это сознание, кто различает в сознании. К тому же, различение сознания и самосознания нам необходимо для выделения состояния человека, когда он сильно увлечен некой деятельностью, скажем, играет на фортепиано, болеет на стадионе за свою команду, погружен в медитацию, и не замечает, что с ним происходит, когда он не видит себя со стороны, забывает себя, но не теряет сознание, не теряет память вообще – просто фокус его внимания не направлен на самого себя. Конечно, состояния чистого, созерцательного или творчески сосредоточенного сознания невозможны без самосознания. Самозабвенной игре на фортепиано предшествуют долгие годы «самосознательных» упражнений с концентрацией внимания на постановке каждого пальца, вспоминания каждой ноты. Но просто даже для того, чтобы сформулировать мысль, высказанную в предыдущем предложении, нам необходимо различать понятия и термины «сознание» и «самосознание», дающие нам возможность обсуждать проблему направленности внимания вне себя и на себя. 

И безусловно, мы должны различать понятия «сознание» и «самосознание», если нас интересует генезис сознания, его эволюция. Самосознание у биологического организма появляется тогда, когда он фиксирует себя как элемент своего сознания, отличает себя, свое тело от множества других объектов.

«Сознательный опыт»

Сознательный (внутренний, субъективный) опыт – это неудачный перевод английского словосочетания «conscious experience» часто встречающегося в текстах по философии сознания, к примеру, в программной статье Д. Чалмерса (Chalmers, 1996). Из контекста (в частности, упомянутой статьи) понятно, что слово «experience», конечно же, обозначает не жизненный опыт или опыт работы человека, а его текущие впечатления, переживания.  Тут следует согласиться с Е. И. Николаевой, которая в предисловии к книге Антти Ревонсуо «Психология сознания», предлагает переводить «conscious experience» как «осознанное переживание» (Revonsuo, 2013).

Хотя следует отметить, что в варианте предложенном Николаевой мы сталкиваемся с тавтологией – ведь неосознанных переживаний не бывает. Если мы уж что-то переживаем, то происходит это исключительно в сознании (в узком значении термина). А если речь идет о каких-то неосознанных, подсознательных психических феноменах, не воспринимаемых человеком непосредственно здесь и сейчас, то таковые мы не называем словом «переживания». Поэтому, обсуждая проблему сознания, корректнее говорить просто о переживаниях, впечатлениях, без уточнения их осознанности. Однако хотелось бы быть еще точнее в выборе слов. Ведь термин «переживание» указывает на некое эмоциональное состояние, то есть имеет психологическую окраску, которая не только не важна, но и вредна в философии. Трудную проблему сознания, сформулированную Чалмерсом (Chalmers, 1996) и традиционно переводимую на русский в виде вопроса «почему информационные процессы сопровождаются сознательным опытом?», следовало бы переформулировать в терминах восприятия. Скажем, так: почему высшая нервная деятельность человека, выполняющая функцию управления его поведения, сопровождается восприятиями? Причем под восприятиями здесь следует понимать любое содержание сознания, все различенные в нем объекты: от вещей до эмоций и мыслей.

Восприятие и явление

Можно предложить и еще один вариант говорения о сознании – с заменой слова «восприятие» на термин «явление» (в кантовском смысле). Это безусловно равноценная, адекватная замена. Все, что нам дано в сознании, мы воспринимаем в форме явлений. И, наоборот, мы воспринимаем только то, что явлено нам в нашем сознании. Перед нами два аспекта одного акта: со стороны субъекта восприятия и со стороны воспринятого объекта. Только обязательно надо уточнить, что в отличие от кантовского использования термина «явление», говоря о явлениях сознания, следует иметь в виду не только явления вещей, то есть «внешних», пространственно определенных объектов, но и явления/восприятия эмоций, мыслей и других «внутренних» объектов. (Возможно, это лишнее уточнение, но все же отмечу, что термином «объект» здесь обозначается все, что различено субъектом в его сознании, без какой-либо связи с понятием «объективный».)

Вот так, обсуждая, казалось бы, незначительную проблему перевода с английского на русский, у нас получилось вполне внятное определение сознания (в узком смысле слова): сознание есть  форма данности явленных/воспринятых/различенных объектов. Конечно, фраза «форма данности» звучит довольно неопределенно. Форма чего? Форма содержания сознания? Форма совокупности явлений/восприятий? Тут, конечно, уместны образы пространства, поля, картинки сознания, в пределах которых размещены различаемые в сознании объекты. То есть, аналогично представлению трехмерного пространства как формы данности вещей, сознание можно понимать как то, в чем «размещены» явленные/воспринятые/различенные объекты. (По сути, здесь воспроизведена концепция «глобального рабочего пространства» Б. Баарса (Baars, 1988).)

Внутреннее и внешнее

Развивая представление о сознании как о поле различения объектов, корректно – и терминологически, и содержательно – говорить, что пространство (трехмерное) есть подобласть нашего сознания, в которой нам явлены вещи. Ведь действительно, из констатации факта различения некой вещи в пространстве следует однозначный вывод о том, что эта вещь дана нам в сознании. И наоборот, утверждение, что некий протяженный объект явлен нам в сознании, следует понимать исключительно и только как указание на различение этого объекта в пространстве. И естественно, что для построения целостной картинки сознания нам следует прибавить к его пространственной подобласти временную. По сути, этим утверждается, что объекты, которые даны нам в сознании, но не явлены в пространстве (трехмерном), различаются нами во времени. К таким объектам относятся чувства, эмоции, мысли – они воспринимаются нами только как протяженные во времени, то есть различаются в сознании не одновременно как пространственные вещи, а исключительно последовательно.

И наверное, только обсуждая указанную разницу в данности объектов – как размещенных в  пространстве или как различенных во времени – можно говорить о структуре сознания. Эта структура сводится лишь к различению пространственной и временной подобластей сознания. В обиходе такое разделение сознания обозначается как деление его на «внутреннее» и «внешнее». Явленные в пространстве объекты мы называем внешними, а то, что мы различаем/воспринимаем во времени – чувства, эмоции, мысли –  мы называем внутренним. Единство сознания в этом аспекте следует понимать как совмещенность в нем «здесь» и «сейчас», как одновременную данность всех различенных в нем объектов, то есть как единство внутреннего и внешнего. Понимание этого единства безусловно важно для теоретического осмысления сознания. Оно позволяет более развернуто сформулировать проблему. С учетом этого понимания нам надо не только ответить на вопрос, зачем нам дано сознание, но и объяснить двоякую данность различенных в сознании объектов: воспринимаемых в пространстве и во времени.

Сознание и мышление

Из сказанного выше о сознании ясно, что в узком смысле (как форма данности явлений/восприятий) оно лишь косвенно соотносится с понятием «мышление». Отмечалось, что мысли, понятия (элементы мышления) наравне с другими внепространственными, темпоральными объектами (эмоциями, ощущениями) следует рассматривать как  явления нашего сознания (или явления в сознании). На самом общем философском уровне, когда мы рассматриваем сознание как форму данности объектов, не имеет значения тип этих объектов: и камни, и эмоции, и понятия следует интерпретировать как явления/восприятия, как элементы картинки, поля сознания. С этой позиции само мышление должно трактоваться как деятельность, которая оперирует специфическими элементами сознания – мыслями и понятиями, – как и любая физическая деятельность оперирует протяженными, распределенными в пространстве вещами. Только в отличие от физической, мыслительная деятельность (мышление) организует свои объекты во времени, а не в пространстве. И понятно, что мышление в качестве деятельности определяется наличием системообразующего фактора – результата.

«Уровень» сознания

Конкретизация терминологии – есть «пространство» сознания и есть объектное наполнение этого пространства – позволяет нам ввести представление об «уровне» сознания. Слово «уровень» взято в кавычки, чтобы подчеркнуть, что сознания как формы данности не могут сопоставлены – сознания разных субъектов различаются только по уровню явленных в них объектов. Один человек оперирует в сознании объектами-понятиями квантовой физики, другой лишь бытовыми мыслями, один воспринимает тонкости поэзии и музыки, а у другого и объектов-то таких в сознании нет. То есть, переформулируя известное высказывание: скажи, что ты различаешь в своем сознании, какими объектами ты умеешь оперировать в нем, и я скажу, кто ты, какого уровня у тебя сознание. Хотя, опять же, следует отметить, что у самого сознания, понимаемого лишь как пространство, как форма данности нет никакого уровня – об уровне сознания возможно говорить лишь условно, имея в виду уровень различаемых в сознании объектов.

В связи с обсуждением проблемы отношения мышления и сознания необходимо возникает вопрос о наличии сознания у животных. Да, мы можем признать, что мышление, как определенная деятельность, свойственна только человеку. Но из этого заключения, продолжая наши рассуждения об объектном наполнения сознания, можно сделать вывод только об «уровне» сознания животных, а не об его отсутствии. Анализируя поведение животных, способность их к деятельности направленной на достижение конкретного результата, можно предположить, что они обладают таким же сознанием, как и мы, только без особого класса объектов – понятий и мыслей.

Трудная проблема сознания

Предложенная Чалмерсом (Chalmers, 1996) так называемая «трудная проблема сознания» в рамках постановки трудной терминологической проблемы сознания может быть сформулирована так: почему сознание в широком смысле слова сопровождается сознанием в узком смысле?

Как и любая терминологическая проблема, «трудная» терминологическая проблема сознания не имеет «правильного» решения – решение может быть только конвенционально прагматичным. Можно утвердить «сознание» в качестве синонима термина «психика», а для обозначения того, что мы теряем при засыпании или ударе по голове использовать слова «восприятие», «переживание», «субъективный опыт», «квалиа». Или, наоборот, говорить о сознании как о том, что мы осознаем, как о «картинке», данной нам в восприятии, а для обозначения того, что управляет нашим поведением (включая само это восприятие) использовать традиционные термины «высшая нервная деятельность» или «психика». То есть формулировать трудную проблему сознания так: «почему высшая нервная деятельность (психика) сопровождается сознанием?»

Конечно, первый вариант решения (с расширенным пониманием сознания), можно сказать, уже устоялся в аналитической философии сознания – говоря о сознании, большинство философов-аналитиков имеют в виду именно высшую нервную деятельность в целом. Однако, довольно часто в их текстах мы сталкиваемся с подменой понятий. Так, скажем, при обсуждении теории глобального рабочего пространства Б. Баарса (Baars, 1988) происходит постоянная путаница: то говорится, что работа сознания отображается на некой глобальной сцене, представляющей нам «картинки» нашего восприятия, то само это рабочее пространство называют сознанием. Терминологические биения возникают и при обсуждения эпифеноменализма: то иллюзорным, не имеющим каузальной значимости признается «субъективный опыт», то само сознание объявляется эпифеноменом (понятно, что уже в узком смысле этого слова).

Ну и конечно, в устоявшейся терминологии не избежать нонсенсов (по крайней мере лексических) в виде выражений типа «неосознанные феномены сознания» и пр. Понятно, что психика, высшая нервная деятельность «решает» множество задач, связанных с управлением поведением нашего организма, и не все эти проблемы всплывают на уровень осознания, проявляются на нем в виде восприятий, элементов, различаемых на «картине» субъективного опыта. Вот и приходится говорить про «феномены сознания» (психики), которые не явлены в сознании (в субъективном опыте). Более того, само словосочетание «феномены сознания» оказывается двусмысленным: непонятно, о чем идет речь – об элементах психики, фиксируемых от третьего лица, скажем, психологом, или о нечто феноменологически данном самому субъекту в его сознании, то есть об отчетах от первого лица.  

Единство сознания

Неустойчивость терминологии проявляется и при обсуждении так называемой проблемы единства сознания. О чем речь? О единстве сознания-психики или о единстве и целостности сознания-картинки? Вроде бы, первый вариант единства ничуть не проблематичен, является непосредственным следствием единства нервной системы: один организм – одна нервная система, одна высшая нервная деятельность (сознание в широком смысле слова). А вот о единстве, целостности сознания-картинки действительно можно задуматься. Почему она предстает перед нами такая гладкая, непрерывная во времени и пространстве? Почему, потеряв сознание, мы возвращаемся в то же самое сознание? и т.д.

Вот и получается, что если забыть об уже устоявшейся терминологии, то резоннее, прагматичнее, корректнее было бы остановиться на втором варианте решения трудной терминологической проблемы сознания, в котором словом «сознание» предлагается называть именно то, что осознается, что явлено нам как сознательный опыт, что воспринимается нами, когда мы находимся в сознании. А психику так и называть словом «психика», если речь идет об области компетенции психолога, ну а на уровне нейрофизиологии говорить о реализации высшей нервной деятельности нейронными сетями.

Приводя в порядок терминологию мы подошли к необходимости строгой фиксации уровней, на которых должна обсуждаться проблема сознания. По сути, перед нами три сферы, три предмета исследования: (1) физиологические процессы в нервной системе организма (мозг, нейронные сети, отдельные нейроны), (2) психическое поведение человека, фиксируемое с позиции третьего лица, и (3) его сознание, его субъективный опыт, картинка его действительности. Проведя такое различение, возможно более осмысленно сформулировать разницу между простой и сложной проблемами сознания. Простая относится к связи психики с  нейрофизиологией: по сути, предлагается искать ответы на вопросы, как то или иное поведение организма, те или иные реакции на внешние воздействия или активные действия реализуются на уровне нейронных сетей. Это не философская, а сугубо научная проблема – поиск корреляции между двумя типами приборно регистрируемых и однозначно воспроизводимых феноменов, типа поиска нейрона «моей бабушки», реагирующего на упоминание о ней в любой форме: показали фото, назвали имя – зафиксировали активность (К.Кох). Трудная же проблема сознания касается самого факта наличия и необходимости третьего, сознательного уровня. Сейчас ее можно сформулировать так: зачем психические действия (причем не все) сопровождаются картинкой, чередой субъективных восприятий, опытом от первого лица?

Сознательные и бессознательные действия

Некоторые психические феномены указывают на то, что человек может реализовывать адекватное поведение в бессознательном состоянии, не сопровождая его осознанными восприятиями. Таково поведение лунатика или человека, сильно перебравшего алкоголя, но продолжающего нечто делать, о чем он не будет помнить завтра утром. Хотя, конечно, эти примеры можно трактовать и не как отсутствие осознанности во время психического поведение, а просто, как отсутствие воспоминаний о ночном гулянии по крыше или завершении бурной вечеринки. Однако есть и вполне убедительные факты целесообразного, но не отражаемого в сознании поведения. Это действия людей, которым под гипнозом внушили, что они не видят, не различают какую-либо вещь. Несмотря на то, что «запрещенная» вещь пропадает из сознания испытуемого, отсутствует среди окружающих его предметов, ведет он себя так, как будто она есть – не натыкается на нее, не пытается пройти сквозь нее. То есть испытуемый ведет себя вполне адекватно. Однако эта «адекватность» никак не отражается в его сознании, в опыте от первого лица. Так что можно предположить, что и лунатик и пьяный действуют на автомате, в бессознательном состоянии. Тем более с учетом того, что часто они действуют так, как безусловно не смогли бы будучи в сознании.

Анализируя эти примеры бессознательного поведения возможно сделать  предположение, что сама картинка сознания не столько нужна для выполнения конкретного действия здесь и сейчас, сколько необходима как воспоминание для функционирования психики. Факты отсутствия в сознании вечерне-ночных похождений, неразличения некоторой вещи никак не влияют на текущее поведение, но безусловно могут повлиять на будущее. Назавтра у всех троих (лунатика, пьяного, загипнотизированного) могут возникнуть проблемы с выстраиванием адекватных отношений с окружающими людьми и предметами.

В пользу такой – чтобы помнить и планировать – трактовки сознательного опыта говорят и результаты экспериментов с опережением нейронной активности момента принятия и выполнения осознанного  решения (Libet, 1983). На первый взгляд, факт запаздывания сознания можно трактовать в духе психофизического параллелизма и даже эпифеноменализма – мозг сам принимает решения, действуя полностью детерминировано, а картинка сознания лишь необязательный аккомпанемент. Но результат можно трактовать и с точностью до наоборот, как демонстрацию необходимости сознательной фиксации действий: ведь для реализации будущей деятельности важно не временное соотношение нейронной и сознательной активности, а лишь сам факт осознания принятия решения, запоминания, сохранения в памяти этого события. И тут неуместны спекуляции на тему марионетки, подчинения сознания физической каузальности, отсутствия самостоятельности, свободы воли и т.д. В общем случае мы хорошо различаем ситуации, когда действуем по свой воле или в результате внешнего воздействия, когда сами нажимаем кнопку («я так решил») или выполняем чье-то указание. Просто фиксация в сознании – а точнее, в памяти – факта нажатия кнопки (независимо от того, кто принимал решение) происходит с запозданием.

Тут необходимо еще раз напомнить, что сознание это не механизм, не функция, не система управления, а лишь форма фиксации, лишь феноменальное отображение как работы нашей психики (высшей нервной деятельности), так и действия нашего тела и окружающих объектов. Проблема причинной обусловленности тех или иных психических событий не может быть напрямую завязана на сознание.

По сути, можно утверждать, что акт фиксации в сознании решения совершить некоторое действие не может быть непосредственной причиной этого действия. Тут невозможно мышление на уровне соударения биллиардных шаров, в духе причинной цепочки событий. Любое психическое событие возможно только как результат действия функциональной системы (по Анохину), и фиксация в памяти события принятия решения может рассматриваться лишь как элемент этой системы, необходимый не столько для свершения события-результата, сколько для организации последующих действий, увязывания их с предыдущими. По сути, любой элемент памяти является фрагментом, различаемым объектом сознания. Когда мы стараемся что-то вспомнить, мы пытаемся воспроизвести некоторую картинку сознания или ее отдельные элементы. И с другой стороны, свою текущую картинку сознания мы составляем из элементов памяти, из объектов ранее различенных нами.

Реальность

До сих пор обсуждение сознания, понимаемого, в узком смысле, как непосредственная данность, шло от первого лица. Ясно, что иначе об этой самой данности, то есть явленности нечто в сознании и говорить невозможно. Сознание – это сугубо  субъективное понятие, формулируемое только и исключительно в терминах индивидуального опыта. Говоря о пространственной данности объекта в сознании мы подразумеваем именно восприятие субъектом вещи в его личной системе координат. Сам он при этом располагается в ее центре отсчета, в точке «здесь». Эмоции и мысли являются субъекту в его личном времени, в котором сознание всегда находится в моменте «сейчас». То есть, говоря о сознании, мы всегда подразумеваем, что все объекты явленные/воспринятые субъектом различаются им  в его личных пространстве и времени. Никакие другие пространство и время, кроме пространства и времени собственного  сознания, для нас недоступны. Различая лежащий на столе карандаш, мы имеем дело с явлениями или, что равносильно, с восприятиями карандаша и стола, данными нам в нашем сознании, в его пространственной подобласти. Думая о карандаше, мы различаем в нашем времени, воспринимаем в текущем «сейчас» явление объекта, называемого нами словом «мысль». Ну и понятно, что объекты, которые нам даны в наших пространстве и времени, имеют статус явлений, восприятий, то есть должны рассматриваться нами как субъективные образы. Ведь мы же говорим о сознании, а не о реальности (как бы она ни мыслилась нами). Обсуждаем то, что дано нам в нашем субъективном восприятии, а не нечто за его пределами, имеющееся «на самом деле», не кантовскую вещь в себе.

Механизм или картинка

Итак, традиционно сознанием называют либо вообще психику (высшую нервную деятельность), либо данную нам от первого лица картинку явлений/восприятий. Мыслить сознание расширенно свойственно психологам особенно бихевиористского толка, что вполне естественно, ведь для них любые научные исследования сводятся лишь к анализу воспроизводимых феноменов, фиксируемых от третьего лица. Чужое сознание как картинка им недоступно. О сознании в узком смысле совершенно беспрепятственно могут рассуждать философы. В отличие от психологов, им для философствования вполне достаточно собственного сознания.

Однако есть еще одна область, которая просто обязана оперировать термином «сознание» –  это нейрофизиология. И ясно, что понятие «сознание» в ней занимает некое промежуточное положение между его расширенным пониманием – как психики вообще – и узким – как субъективной картинки. Целью нейрофизиолога является исследование механизма, обеспечивающего согласованность внешнего поведения и индивидуальных восприятий. Для него сознание это, по сути, механизм, функция, функциональная система, реализованная на клеточном субстрате, аспектами которой со стороны индивида является осознанная картинка, а с внешней стороны – его поведение, деятельность.

Вот как определяет сознание Ю. И. Александров: «Сознание может быть сопоставлено с оценкой субъектом этапных и конечного результатов своего поведения, осуществляемой, соответственно, в процессе реализации поведения (как «внешнего», так и «внутреннего») и при его завершении; эта оценка определяется содержанием субъективного опыта и ведет к его реорганизации.» (Alexandrov, 2011). Как и следовало ожидать, определение от нейрофизиолога представляет собой попытку объединить два представления о сознании: как о субъективной картинке и как о механизме обеспечения деятельности, отражающейся на этой картинке. Однако эта попытка объединения двух аспектов вносит в определение неопределенность – неясно, какая оценка имеется в виду: сознательное обдумывание субъектом результатов поведения или фиксация этих результатов на уровне функциональных систем организма? Речь идет об осознании деятельности или о функциональном, нейрофизиологическом ее обеспечении?  Что предлагается понимать под сознанием: явленную субъекту картинку или скрытый от него механизм построения этой картинки и согласования с ней деятельности субъекта? Конечно же это вопросы к нейрофизиологии, в частности к автору определения Ю.И. Александрову. Оставаясь же в рамках философии, для которой (как и для человеческого сознания) нейронные механизмы непосредственно недоступны, трактовать сознание возможно только феноменологически: либо от первого лица, как субъектную данность, либо от третьего лица, как высшую нервную деятельность.

Ментальные состояния

Серьезные терминологические проблемы в философии сознания возникают и вследствие некритично вольного использования термина «ментальные состояния» (mental states). И в английском, и в русском языке слово «ментальный» используется для обозначения как чего-то интеллектуального, умственного, так и вообще психического. То есть ментальное состояние может пониматься и как психическое состояние, состояние психики человека, так и более узко – как состояние его ума. Понятно, что традиционно речь идет именно о состоянии психики, а не ума. Хотя, это и не совсем точно с этимологической стороны: mens на латыни – это ум, разум. Поэтому, на мой взгляд, при обсуждении проблем философии сознания, чтобы избежать ассоциаций с мыслительной деятельностью,  корректнее было бы использовать термин «состояние психики». Тем более, что зачастую, говоря о «ментальных состояниях», имеют в виду сознание в узком смысле, сознание-картинку. И в этом случае становится совсем непонятно, о чем речь: только о психических явлениях – эмоциях, чувствах, о мышлении (ведь состояние ментальное) или о некотором «состоянии» всей картинки (помутненное сознание и пр.).

Место сознания в психике

Предложенная Чалмерсом формулировка трудной проблемы сознания, независимо от декларируемых Чалмерсом собственных философских и мировоззренческих оснований, имеет физикалистское или даже эпифеноменологическое звучание. Сам вопрос «а почему информационные процессы не идут в темноте?» предполагает некоторую уверенность в том, что они (эти процессы) могут протекать каузально независимо от так называемого «сознательного опыта», от картинки нашего сознания. Он задается с позиции, для которой несомненным является факт предопределенности поведения человека каузально линейными процессами обработки внешних данных. Чтобы избежать такой изначальной тенденциозности, вопрос следует переформулировать, скажем, так: чем предопределяется поведение человека – поступающими извне данными (световыми, звуковыми, тактильными и пр.) или элементами картинки-сознания?

С одной стороны, можно представить работу психики (нервной системы), как непосредственную реакцию на  полный поток всех воздействий, объективно фиксируемый «входными датчиками». Такой взгляд, берущий свои истоки еще от Декарта, традиционно называется реактивным. И в реактивной парадигме, действительно, такой элемент,  как сознание, следовало бы считать эпифеноменом. Механизм «стимул – реакция» не подразумевает никакой необходимости дополнительного его отображения в виде сознательной картинки. Но, с другой стороны, наш опыт указывает, что наше поведение обусловлено реакцией именно на элементы нашей «картинки» сознания, независимо от того, поступали или не поступали какие-либо сигналы на наши рецепторы извне. Здесь и сейчас мы совершенно одинаково отреагируем на летящий в голову камень, независимо от того, действительно ли это камень или же наша галлюцинация. Мы принимаем решение действовать так или иначе, исходя из того, что нам показалось, что мы различили в текущем сознании, что нарисовалось на «картинке», а не на основании какого-либо анализа потока внешних сигналов. Тут еще надо учитывать тот факт, что в «картинку» текущего сознания включены не только пространственно различенные вещи – то, что мы принимаем, как «внешние» объекты, но и «внутренние» объекты: текущие мысли, эмоции, воспоминания, мечтания… И понятно, что последние влияют на поведение в большей степени, чем поток внешних раздражителей. То есть напрашивается вполне тривиальный вывод: мы существуем и действуем в поле нашего сознания, принимаем решение о выборе поведения на основании текущей картинки сознания, в которую согласованно  вписаны наши представления о текущей внешней действительности, наше тело и множество психических объектов (эмоции, мысли, воспоминания). И самое главное – в сознании до и вне любого действия присутствует объект, на который будет направлено это действие, и представление о предполагаемом результате этого действия. В сознании происходит совмещение в едином поле, в текущем здесь и сейчас элементов действия: предмета, нашего тела и представления о результате. И понятно, чтобы система действия (функциональная система) была сформирована и реализована в событии-результате, все перечисленные ее элементы должны иметь один онтологический статус явлений/восприятий сознания. Представление о результате невозможно извлечь из внешнего потока данных. Данное представление о роли сознания в действиях составляет основу активной парадигмы деятельности высшей нервной системы (Alexandrov, 2011).

Психологическое обоснование активной парадигмы

Безусловно поле сознания меняется под воздействием потока внешних данных, но не всегда и не однозначно. Большая часть этих данных, не существенных для текущей деятельности просто игнорируется. Это наглядно демонстрируется в исследованиях феноменов слепоты по невнимательности,  слепоты к изменениям, слепоты к выбору (Д. Саймонс, Д. Левин, К. Шабри и др.). Большинство испытуемых в экспериментах по изучению этих феноменов сознания не замечали, к примеру, проход гориллы сквозь группу играющих с мячом людей, изменение деталей интерьера или даже смену актеров в видеоролике, не реагировали на подмену только что полученных от них оценок социологического опроса на противоположные. Эти и множество других психологических экспериментов, демонстрирующих способность человека осознавать то, чего нет или наоборот не осознавать очевидное, а также подверженность визуальным и прочим иллюзиям подтверждают тезис, что значительная доля данных, поступающих извне, не участвует в формировании картинки сознания. Для реализации деятельности мы используем выстроенную нашей психикой, внутренне согласованную картинку. Человек в алкогольном угаре сгоняет чертика с плеча не потому, что ему о нем сообщили данные от рецепторов (световых, звуковых, тактильных), а потому, что чертик является элементом его картинки сознания. А строится она, даже в нормальной обыденной жизни, по каким-то не очень понятным для нас самих принципам.

Конечно, мы наблюдаем и обратные феномены, когда человек действует только и исключительно на основе внешних данных при «отключенном» сознании. Феномены лунатиков, эксперименты, демонстрирующие адекватность поведения людей с предметами, которые были исключены из их сознания под воздействием гипноза, или даже поведение допившихся до потери сознания людей демонстрируют, что наша психика может функционировать и в «темноте», без картинки-сознания – в режиме стимул-реакция. Но каков уровень этого функционирования? По сути, лунатик – это аналог зомби из мысленных экспериментов философов-аналитиков. Он действует, причем физически иногда гораздо точнее, чем человек в сознании. Но его действия, с одной стороны, примитивны, а с другой, что самое главное, не могут быть использованы для реализации последующей деятельности – ни индивидуальной, ни уж подавно совместной. Лунатик-зомби, человек с отключенным сознанием – это биологическая машина адекватно реагирующая на текущий поток данных. Для этого сознание не требуется. Очевидно, что такая машина неспособна к распределенной на длительный промежуток времени целенаправленной, системной деятельности, которая необходимо подразумевает наличие механизмов памяти и предвидения, формирования представления о необходимом результате, реализуемых посредством сознания. По сути, единство сознания – единство, целостность и преемственность самосогласованной картинки, построенной на основе внешних данных и элементов памяти, и обеспечивает возможность целенаправленной деятельности человека. Убираем память-сознание, получаем зомби-лунатика.

Сознание и совместная деятельность

Предельно важно, что ориентация психики на конструируемую в сознании «картинку», а не на поток внешних данных имеет не только индивидуальное значение (обеспечивая согласованность сознания во времени и пространстве), но и социальное. Попросту можно сказать, что индивиды без сознания – лунатики, зомби и пр. – неспособны к совместной деятельности. И причина тут не столько в очевидных проблемах с коммуникацией (это вторично), а именно в отсутствии общего пространства реализации согласованных действий. Казалось бы, все должно быть наоборот: именно одинаковость потока внешних данных должна обеспечивать единство восприятия, а следовательно, и согласованность действий, а недоступность чужого сознания является непреодолимым препятствием для взаимопонимания. Но тут следует отметить, что для совместной деятельности важно не то, как воспринимает нечто тем или иным субъектом, то есть не вопрос индивидуальности квалиа, а то из чего строится его картинка, какие объекты различаются на ней. Для совместной деятельности важна не полнота данных, а единообразное выделение из общего потока ограниченного числа значимых объектов. И это единообразие формируется в процессе воспитания и обучения, суть которого и заключается в том, чтобы  обеспечить совместимость картинок сознаний членов сообщества.

Ориентированность сознания на обеспечение социальной согласованности подтверждают и исследования психологов, демонстрирующие, что социально обусловленные иллюзии способны заглушить «объективные» данные. Так подверженность воздействию «социальных подсказок» (Кун и Лэнд) может заставить людей видеть то, чего нет или, наоборот, формировать в сознании образы несуществующих вещей только под влиянием взгляда другого человека. Этим с успехом пользуются фокусники, сопровождая глазами якобы подброшенный и пропавший под потолком шарик. Большинство зрителей в такой ситуации уверены, что видели взлетающий предмет. Без наличия социальных иллюзий, то есть однообразной структуризации элементов сознания у большого числа людей, невозможно функционирование социальных образований.

Итак, можно сделать вывод, что сознание в узком смысле, сознание как данная человеку здесь и сейчас «картинка» его действительности является необходимым инструментом для обеспечения согласованности во времени и пространстве  индивидуальной и совместной деятельностей. Все современные исследования в области психологии показывают, что функционирование высшей нервной системы невозможно свести ни к алгоритмической обработке внешнего потока данных, ни к осмысленному оперированию объектами сознания. Скорее всего, деятельность психики можно представить следующим образом. На клеточном уровне мозгом фиксируется весь поток входных данных, но только часть нейронных событий участвует в создании согласованной с прошлым опытом (памятью) и будущими ожиданиями картины сознания. Причем сознание следует понимать не как структурно-функциональный феномен, не как элемент нервной системы или мозга, решающий некоторые задачи наравне с управлением физиологией, а как новый уровень, новую систему, темпорально реализованную на потоке нейронных взаимодействий. В полной аналогии с нашим пониманием жизни как системы, реализованной на последовательности химических событий.

На этом содержательно позитивном тезисе, уже не имеющем никакого отношения к терминологическим проблемам, и можно завершить эти термино-логические этюды.

Литература

1. Alexandrov Yu. I. Zakonomernosti aktualizatsii individualnogo opyita i reorganizatsii ego sistemnoy strukturyi: kompleksnoe issledovanie (in Russian) // Trudyi ISA RAN. 2011. T.61. #3. S. 3–25.
2. Revonsuo, Antti. Psihologiya soznaniya; per. s angl. pod red. prof. E. I. Nikolaevoy. (in Russian) – SPb.: Piter, 2013.
3. Baars B. A Cognitive Theory of Consciousness. Cambridge, 1988
4. Chalmers D. J. Facing up to the problem of consciousness // Explaining Consciousness. P. 9–22.
5. Libet, B. u. a. Time of conscious intention to act in relation to onset of cerebral activity (readinesspotential), in: Brain, 1983, 623–642.
6. Searle, J. The Problem of Consciousness, Social Research, Vol. 60, No.1, Spring 1993.