Систематизация и связи

Термины: 

суицид

«Чудеса не противоречат законам природы.

Они противоречат лишь нашим

представлениям о законах природы».

святой Августин

«Блаженный благом благого разума: а ваше слово может взять в заложники собственный смысл?»

Александр Костенко

Сказочный пролог предпосланного чудом слова.

Есть желания, которые мечтают, чтобы их загадали. Желания, которые все свою жизнь ищут того, кто мог бы их загадать. Ищут того, кто достоин загадать их…. Но, увы, не всем дано найти этого загадывателя. И очень часто желаниям ничего не остается, как загадывать самих себя…Желания самих желаний.

Можно ли загадать «чудо»? И будет ли «чудом», если это желание сбудется? Но захочет ли само «чудо» чтобы его загадали? Желает ли само «чудо» сбыться? А может быть встреча «чуда» с нашей обыденной реальностью и есть его подлинным желанием? А потому этические претензии к закону всемирного тяготения могут показаться и не такими уж и невозможными…?

В чем суть слова «чудо»? В чем его собственная нормативность? Опасен ли смысл «чуда» для собственной «словесной» формы? Сможет ли само «слово» преодолеть искушение нормативностью своего «чудесного» смысла? Готово ли «слово» пожертвовать «чуду» свой словесный образ? Готово ли соединиться со смыслом в этой «чудесной» реальности? Станет ли «слово» «чудом» для себя самого, обнаружив в себе веру в возможность и невозможность своих новых смыслов? И может быть, именно, вера «слова» в невозможность своего смысла станет основанием его веры в «чудо» как себя самого? Может поэтому «чудо» самого «слова» есть особым измерением его смысла. И это измерение находит в себе некую сказочную реальность. Именно, сказка становится исповедью «слова» о «чудесной» реальности своей. Именно, сказка становится реальностью нереального «слова» … Именно, в сказке «слово» «слово» находит свою абсолютную свободу. Свободу всех смыслов и свободу от всех смыслов. Свободу от самого «слова» свобода. Только в сказке свобода не боится реальности. И только в сказке сама реальность может не бояться свободы…

Существует ли у мышления о «праве» граница? В чем природа ее нормативности? Что значит для нас то, что будет по ее другую сторону? Можем ли мы мыслить в «праве» то, что немыслимо? Выдержит ли само «слово» «право» это немыслимое мышление или мыслящее немыслие? Может и наше правопонимание невозможно без присутствия в «слове» «право» нормативной бессмыслицы? И если смысл «слова» готов к поиску собственной глупости, то захочет ли само «право» увидеть свою собственную истину в зеркале «парадокса»? Готово ли «право» пожертвовать своей собственной предсказуемостью ради встречи с «чудом»? По силам ли «праву» уговорить смысл свой «словесный» стать свидетелем его встречи с «чудом»? Сможет ли «слово» «право» заманить «чудо» в ловушку понимания самого себя? И взаимное нормативное «измерение» «права» и «чуда» не станет ли ловушкой для природы их собственного «слова»? Захочет ли поделиться с «правом» тайной своей встречи с «чудом»? Как изменится само «слово» «чудо», опосредованное «правовым» смыслом?

Но почему в нашей сказке и слово «слово», и слово «право» и слово «чудо» околдованы кавычками? Может кто-то из них решил сделать капканы для их собственных смыслов? Да и вообще кому выгодно различать «слова» от их собственных смыслов? Может самому Логосу? Но найдет ли Логос в этой постмодернистской сказке свою логическую реальность? Согласится ли сам стать ее героем? Может потому надо быть благодарны сказкам, которые дают возможность реальности других сказок жить на своих страницах. Быть благодарным сказкам, которые не станут цензором своего собственного содержания… Быть благодарным сказкам, которые не боятся смерти своей сказочности? Но обязаны ли сказки помогать друг другу? Вот сказка человека Канта подарила сюжет сказке человека Гегеля. Только почему-то последняя не ответила взаимностью….. Наверное, самая страшная война, которая только возможна, это война между сказками…. Но может, именно, в этой войне и рождается их подлинный смысл? Возможно сказка является самой сказочной правдой на свете…. Но только почему в ней возникает целая бездна вопросов? И почему ответы на них должна дать только реальность?

Философская сказка про сказочную философию.

А вообще возможна ли такая сказка? Что, именно, будет сказочного в ней? Суждено ли ей стать самой философской из всех сказок? Сможет ли помочь в самой философии найти какое- то сказочное измерение? А возможна ли вообще философия без сказки, а сказка без философии? …Да и не боится ли сама философия сюжета о «чуде»? В чем сама суть «чудесности» сказки? Кто есть субъектами «чуда» в ее сюжете? Те, кому дано «чудо» совершить или те, кто испытывает его воздействие? Или само «чудо» есть субъектом самого себя? Кто больше нуждается в «чуде»? В ком само оно нуждается? Чью реальность «чудо» ищет в сказке? Может свою собственную? Да и кто, собственно, сказочник? Почему вообще он нам решил поведать о «чуде»? Почему не мог нам не поведать о «чуде»? Может сама сказка есть проблемой сказочника? И он сам, как экспериментатор, пытается понять что будет, если будет «чудо»…? И если будет, то будет ли «чудо» подвластно ему? И вот уже сам сказочник идет навстречу «чуду» в своей сказке? А может навстречу «чуду», как сказке, в самой сказке? И благодаря «чуду» в самой сказке рождается иная сказка? Сказка, которая уже живет своей жизнью, а само «чудо» становится своим собственным сказочником. Сказочником, который властвует над своими собственными смыслами. Сказочником, для которого нет ничего невозможного. Сказочником своих собственных возможностей, примеряющих на себя любые формы реальности. Сказочником, уравновешивающим равнодушие к своим темным или светлым смыслам. Сказочником, которому все равно добрый или злой у него голос. Сказочником, который может надеть на себя маску обыденного и повседневного. Сказочником, в судьбе которого пересекаются все измерения познанного и непознанного. А возможно и то, что вообще познать нельзя…. Сказочником, для которого сама сказка, возможно, является дверью в неведомую ему реальность… Реальность, которая сама ждет сказку как «чудо». «Чудо» новой сказки, где старое измеряется новым. Где в новогоднюю ночь желают нового счастья, не доверяя почему-то старому. Где соприкасаются бокалы утопий и антиутопий. Где возможность и невозможность поглощают дурную бесконечность друг друга. Где прошедшее наивно пытается обмануть свою нормативность, преображая волшебной ложью смыслы самых любимых наших «слов». Где нормативность желает себе не ведать пределы своего будущего. Где уставшая от познания самой себя вечность уже не знает, что делать с мириадами своих новых смыслов, а потому и отпускает их счастливых и хмельных на волю. Новых смыслов, летящих сквозь бесчисленные осколки старых на безумный карнавал нормативности. И вас не пугает их новый смех над законченной историчностью и завершенной совершенностью старого молчания?

Сказка о том как вопросы чудо ловили.

Каким может быть вопрошание о «чуде»? Может ли быть «чудо» чистым вопрошание о себе самом? Что может быть «чудом»? Как можно говорить о «чуде» и может ли быть о нем единое представление? Какими законами можно измерить многомерную несоразмерность «чуда»? Кто для «чуда» важнее: кто верит в него или отрицает даже собственную веру в него? Всегда ли мы готовы встретить «чудо»? А если не готовы - то почему? В силу страха остаться с ним наедине и увидеть иначе себя самого? А может лишь за самим чудом «право» выбора? Может эта избирательность чуда и приводит к тому, что в него не верят? А может быть «чудо» всегда приходит инкогнито? И нам дано постичь лишь его следы? И сможет ли само «слово» о «чуде» быть его следом? Может в этот миг «чудо» проходит через эти «слова», прикасается к какому- то из их смыслов? И вообще, какими вообще должны быть «слова», согласившиеся принять в дар смысл, проясняющий природу «чуда»?

Что значит знать, понимать, постигать и видеть «чудо»? Можно ли предугадать, предсказать, предчувствовать его? Можно ли искать его вообще и в какой реальности? Что может помочь нам в этом поиске? Какой логикой отвечать на эти вопросы? Должна ли сама логика быть частью этой реальности? Или может быть одной логики мало и сама реальность «чуда» вовсе не нуждается в консенсусе ищущих его методологий? И не будет ли пугать нас то, что не существует и согласия сегодня в ответе на вопрос: что такое реальность? Вспомним человека Пелевина, который подсмотрел, как латинское „res“ в «слове» «реальность» издевается над своим собственным смыслом. Смыслом, который до сих пор ищет в мире вещей свою «вещную» сущность, которая называлась бы реальностью. Но может быть самому «чуду» приятен наш вечный поиск его реальности? И «чуду» комфортно наедине с собой? И «чудо» спасает себя от нас своей трансцендентной непредсказуемостью? А может в разных реальностях и методы постижения «чуда» различны? И потому самому «чуду» ничего не остается как искать в них свой потерянный смысл? И то, что для одной реальности будет «чудом», для другой - обыденностью, а для третьей и пустотой… Для одной - спасением, а для другой преступлением. Для одной обновленной ценностью Логоса, а для другой ее безумным и вечным отрицанием. Можем ли мы вообще увидеть столкновение разных реальностей со своим собственным «чудом»? Может ли быть конфликт между этими «чудесами»? Бывает ли цепная реакция «чудес»? Тождественно ли «чудо» себе самому в своем долженствующем отражении? Чему имманентно «чудо»? Кому и как вообще можно рассказать о «чуде»? В праве ли читатель не верить нашему повествованию о нем? Или и тут возможно чудо? И авторское «право» быть субъектом постижения «чуда» в повествовании распространяется на всех? Может потому свидетельство о «чуде» навсегда и обречено быть сказкой? Ведь сказка пишется, чтобы верили в ее чудесный смысл. Сказочный смысл как единственная форма оправдания «чуда». Смысл как след, оставленный в нашей «сказочной» судьбе «чудом»…. «Чудом», которое распугало по всем другим сказкам вопросы о себе…

Вот почему «слово» без смысла так одиноко…. Может быть подлинная тайна «слова» «чудо» заключается в поиске этим «словом» своего собственного смысла? И встреча с этим смыслом есть его собственным «чудом»? А может и для любого «слова» вечное единство со своим смыслом и есть «чудо»? Может и для «слова» «право» будет «чудом» заключенная в нем самом абсолютность его собственного смысла? Но благодаря какой «чудесной» силе «праву» удается понять и удержать понятым свой первозданный смысл? Каким статусом должны обладать «следственные органы» по расследованию факта нарушения «чудом» нашего суверенного покоя? Доверимся ли логике человека Конан Дойля по исследованию следов «чуда»? Или вновь поверим чистой и холодной логике горячего сердца человека Дзержинского? Какой именно логике «чудо» доверит идентифицировать себя? Есть ли вообще логическое измерение «чуда»? Чем измеряется «чудо» в самом себе и есть ли у интуиции мера?

Что значит «чудо» в судьбе нормативности? Что есть «право» как «чудо»? Можем ли мы не отвечать на этот вопрос? Что в «праве» можно прояснить, угадать и измерить только «чудом», самой природой «чудесного»? Может в силу неведомой для нас и блуждающей в природе «права» константы «чуда» мы так и не можем достичь согласия в понимании «права»? Но как стать свидетелями постижения «чуда» в «праве», а может и самого «права» как «чуда»? Можно ли отказать «праву» в стремлении обнаружить в себе «чудо»?… Как можно изобразить «чудо» «права»? Сможет ли само право стать средством своего «чудесного» преображения и воплощения? Что будет кистью, красками и холстом «права»? … И может ли сама «правовая» словесность быть юридическим измерением «чуда»? А само чудо стать «правовым» рисунком из слов, загипнотизированных его властью? Рисунком, многомерная образность которого, превращается в бесконечной перспективе в почти невидимые смыслы… Смыслы, как тени вечных вопросов в ретроспективе, властвующей над нами судьбы. Может, именно, поэтому человек Энштейна когда-то сказал:"Главное - не прекращать задавать вопросы..."

Сказка о том, как слово смысл искало.

Мир слов есть мир «слов», которые проживают нашу жизнь как свои собственные смыслы. Мир «слов» есть реальность самих себя. Мы читаем «слова» своей реальностью, которая постигает свои смыслы через «слова». Но есть ли у «слова» иная реальность? Реальность, которая нам не принадлежит? Может поверить человеку Гераклита, который знал такую реальность? Реальность как путь, пристанище и спасение всех наших смыслов, которые мы для себя считаем высшими. Реальность, где «слово» самого абсолюта, рискует открыться смыслам нашей реальности как «чудо». Реальность, где «слово» властно обнаруживает себя как власть Логоса. Именно, благодаря Логосу мы постигаем воздействие божественного в единстве возможного и невозможного, бытия и небытия…. Именно Логос дарует нам свою нормативность. Нормативность, измеряющую реальность наших «слов». Нормативность, которая своей зеркальностью отражает высшие смыслы нашей реальности. Нормативность, в которой познают себя наши «правовые» смыслы. Смыслы, освящающие «слова» законодателей и судей, прокуроров и адвокатов, преступников и их жертв. А вы постигли «чудо» обнаружения в своем «слове» высшей нормативности неведомого ранее «правового» смысла?

Но связан ли сам Логос своей нормативностью? Или он свободен от нее? В чем нормативная парадоксальность Логоса? А может она является его прихотью и причудой? А потому наши «слова» замирают, когда Логос играет в свою нормативность как рулетка в нечто русское. Замирают в предчувствии смерти своих только рожденных смыслов. Смыслов, которые холостой щелчок в своей судьбе принимают как «чудо» своего мимолетного спасения. Смыслов, которые не хотят верить в возможное предательство Логоса. Смыслов, уверовавших в дарованную им закономерность самих себя. Смыслов, уверовавших в вечную универсальность своего закона, спасающего «слова» от одиночества пребывания в душе человека. Смыслов, искушающих нас манифестирующей себя красотой нормативности. Нормативности как ангела, охраняющего свою «правовую» тайну. Тайну самого «чуда», постигшего судьбу собственной нормативности.

А может все иначе? И нам следует выбраться из ловушки Логоса? И само «чудо» есть «словом», рожденным как чистый смысл, а не как переживаемый опыт этого смысла? «Чудесное» познание природы «чуда», как «слова», есть абсолютность его называния, обозначения, описывания, проговаривания. Познание «чуда» означает и ответственность за всю непознанную природу этого «слова», соизмеряющего свои познанные и непознанные смыслы. Вот почему читать «слова» означает почитание природы их непредсказуемых смыслов. Смыслов, которые всегда будут искать совершенного воплощения в «слове». Но не всем смыслам даровано это. Сколько смыслов так и не найдут форму своего словесного бытия, своей словесной нормативности? Сколько смыслов уже почти вечность ждут «чуда» своего распознавания? «Чуда» обретения в «слове» своей истины. Ибо страшно смыслу остаться навечно наедине с собой.… И верят смыслы в «чудо» своей встречи с единственным своим «словом». И лишь «слово» «чудо» подобно человеку Дон Жуана боится найти свой единственный и последний смысл, а потому и останавливает его время, убивая мгновенной любовью…. Может потому в «чуде» есть нечто отрицательное, некое нормативное «ничто»? Ничто, как форма чистого существования несуществующего «слова». «Слова» «чудо» как живого и реального переживания несуществующего смысла….

« Слово» накрывает нас обнаженностью своего, непроявленного смысла. «Слово», лишает смыслы свободы, господствует над ними, заставляет служить себе, обслуживать свою форму.. Подвластные словам «смыслы» в нормативных ошейниках держат себя в изначальном метафизическом напряжении. Сам логос, выходит на охоту за своими смыслами, демонстрируя свой нормативный голод подобно воле человека Шопенгауэра, пожирающей своей алчущей нормативностью реальность. А вы чувствуете эти голодные «слова»? Слышите голос человека Карла Маркса, который рабами делал собственные смыслы?

И все же невинная реальность смыслов, не теряет надежду на «чудо» своего спасения. Верит в вечное возвращение «чуда» с его властью примирить их со словами... Обновляющего возвращения, завершающегося гимном торжествующего «слова» гармонии его смысла. Смысла, которому дано подчинить реальность. Смыслу как раскаленной и подлинной истины «слова», его обнаженной и живой правды. Смысла, в котором остановилась реальность. Смыслу, в котором остановилось мгновение человека Гете….

«Чудо». «Чудо» нормативности как реальное переживание того, что существует и воздействует в своей несущественности. «Чудо» нормативности как чистое мышление, очищающее чистоту своих собственных смыслов.… Видите ли вы «чудо» нормативности в императивном смысле ответственности перед Богом, освящающей душой преамбулы иерархию конституционных «слов»? Но должны ли сами «слова» об ответственности перед Богом не боятся собственного смысла? Что может спасти эти «слова» от этой ответственности? Такими уж самодостаточными, бесконечно уверенными в своей правде и предназначении являются смыслы этих «слов»? Не станет ли грехом лесть «правоназывания» и лживая рефлексия «правообразующего» образа?

Спасет ли их вера в свой императивный иммунитет?

Спасет ли само недоверие и страх на этой войне всех против всех?

Спасет ли разделение власти самих смыслов от страха перед своей собственной правдой и подлинной, сутью своей. Может потому нам кажется такими чуждыми друг другу «слова» в стройной толпе юридического текста? И лишь «слову» «право» суждено своей «чудесной» романтичностью, изысканностью философской неопределенности задать нормативный консенсус в эти отчужденные смыслы. Лишь «праву» суждено сделать знакомыми друг другу незнакомые «слова». Лишь «праву» суждено наполнить их смыслы «правовым» содержанием, принося в жертву ценностную ложь и функциональную неправду. Но не побоится ли «право» стать заложником власти этих «правовых» «слов» с их маленькими нормативными смыслами? Пожертвует ли «право» первозданным одиночеством своего собственного смысла – манифестом своего идеального небытия, своей смерти….. Пожертвует ли нормативной чистотой, первозданностью, необремененной познанием реальности? В ответственности ли «право» подобно человеку Экзюпери за свои прирученные «слова» и смыслы»? Не покинет ли право это говорливое государство самонадеянных «слов» с маленьким нормативным нимбом? Дождется ли «право» «чуда» их «правового» преображения? Смогут ли эти маленькие «слова» стать подлинными «правовыми» нормами, нормами нормативности? Готовы ли они на собственное «чудо»? «Чудо» перерождения и воскресения смыслов в духовном измерении «права», в постижении его нормативной диалектики. «Чуда» нашего пребывания внутри себя, в духовности своего смысла, в чистоте и обнаженности своей рефлексии, ее собственной имманентности . «Чуда» трансформации рефлексии во внешнюю форму написанности, в способности найти реальность своего начертания и обозначения, как формального основания встречи с мыслящим созерцанием другого человека, встречи с его собственной измеряющей и оценивающей нас нормативностью. «Чуда» осознания необходимости бросить вызов реальности в ее природной телесности и материальности…. «Чуда» постижения законов ее внутреннего сомнения и самоотрицания…. «Чуда» постижения непосредственного движения всех возможных «опытов», всепоглощающего движения мироздания в его целостности и законченности, совершенности.… «Чуда» духовной, живой осознанности всего «чудесного» опыта, его героической философизации в его высшем диалектическом измерении. «Чуда» познания абсолютной формы нормативности «слова» как вестника «чуда», готового стать нашей судьбой…

Только хватит ли в нас самих собственного света, чтобы увидеть это «чудо»? Или для этого необходима абсолютная темнота? А может люди и создали «слова», чтобы не видеть реальность друг друга…?

Сказка о праве на смерть.

В правопонимании «право» находится в состоянии войны с собой, в кровавом поиске своих новых измерений. Что означает для «права» задавать самому себе свое собственное нормативное измерение? Почему в «праве» мы обречены видеть свой эвристический номос в перманентном рождении и смерти собственных смыслов? Кто освящает этот «правовой» круговорот рождения и смерти? Может сама нормативность как верховная жрица необходимости заставляет «право» страдать в постижении собственных закономерностей? Заставляет «право» быть жертвой рождения собственных закономерностей, осужденных на отрицание, неправильность и ошибочность, на искушение своего безумия гносеологической смертью….

А насколько вы безумны в своем «праве»: - отрицать собственную нормативность уничтожением всех своих нормативных измерений… - привлечь к нормативной ответственности своих старые смыслы…. - обманывать собственные нормы предательством собственной правильности…. - обновлять своей мертвой правдой живую неправду того, что готовится стать вами…. - познавать пределы своего собственного наказания и проклятия… - на святость, порожденную собственным преступлением… - на поиск «чуда» преодоления своих нормативных пределов…. - на опровержения самой возможности «чуда»? - на ожидание собственного спасения как «чуда»?

Что может спасти нас от «правового» безумия? Наша жертвенность? Что может искупить невыносимость нашего нормативного одиночества? Что может нарушить это одиночество? Вера в собственное «чудо» своей нормативности? Вера в собственную власть как «чудо»? Вера в свое самое иллюзорное нормативное измерение, которое измеряется властью и становится властью... Измерение, которое обновляет «право» своей абсолютной новизной. Новизной поиска своих властных пределов, своих первых и последних рациональных смыслов. Вечное «чудо» власти и делает «право» «правом».

Только в «чудо» власти помогает ему выйти за свои пределы. Только «чудо» власти может сделать «право» царственно безумным…. Именно «правовые» фантазии власти делают реальность подлинно. И в этом безумии власть «права» и «право» власти готовы исповедать в себе само «чудо». А может и принести его себе в жертву. А может и провозгласить себя «чудом»… Но что именно в своей природе власть «права» найдет «чудесным»? Свое мертвое или живое содержание? Может разыграет на смертельную войну гладиаторов «правовых» смыслов, которых власть «права», готово будет отдать на заклание? Может «чудо» даже сделает ставку в этой войне правопониманий? На что еще готово будет идти «право», чтобы узнать истинную цену собственной нормативности? Какова абсолютная цена увидеть в «чуде» свое «чудесное» отражение? Но захочет ли само «чудо» стать свидетелем этого «правовой» трагедии? Чем готово заплатить за это зрелище? Не захочет ли в итоге просто улыбнуться этим разрушенным «правовым» мельницам уставшими глазами человека Сервантеса? И «право» уже больше никогда не будет искушать свою нормативная иллюзорность израненной праведностью, рыцарской правильностью и хрупкой справедливостью..

Самая молчаливая сказка..

Возможна ли нормативная молитва? Какова цена нормативного молчания? Какова природа «слов», которым не дают «права» звучать? Какова природа «слов», которые сами лишают себя «слова»? Слов», молчание которых задает себе идеальное измерение. «Слов», которым дано связать обетом молчания и сам закон. Закон как молчание? Молчание как закон…. Готовы ли мы к нормативному безмолвию закона? Может именно в безмолвии дано услышать «чудо» как молитву закона к истокам своей нормативности. Только имеем ли мы «право» знать эти незримые и неслышные «слова»? И кто считает себя субъектом этих «слов»? Может те, для которых полис был местом благого и высшего в своей открытости проговаривания «слова»? Местом прекрасного общения общности общников. Общности, которая задавала пропорциональность своему «слову» … Общности, где сам демос ищет соразмерность в красоте «слов», желающих стать общей молитвой. Молитвой как источника «слова». Источника незримого в своей свободе и свободного в своей призрачной красоте… Молитвой как меры справедливости которой обновляет реальность….

«Народ безмолвствует» - было сказано человеком Пушкина. А молчание народа может быть его «словом»? Кому даровано «право» произнести истину народного «слова»? Кому дано «право» промолчать ее? Кто может быть соразмерен и созвучен истине этого «слова»? Кто субъективностью голоса своего может бросить вызов духу народному, его знанию о себе? И слышит ли Бог глас народный? Или глас этот есть собственным голосом Бога? Но верит ли в это сам народ? Может ли народ просить Бога замолвить за себя словечко? Кто может быть соразмерным гласу самого Бога, если народ не верит в себя? И будет ли этот голос голосом самого «чуда»? «Чудом» вечного обновленного и преображенного «слова», в котором народ обречен искать свою соразмерность…. Соразмерность своей собственной судьбе и Богу….

Кто может возродить их общую надежду? Надежду на «чудо»? Но какое «чудо»? «Чудо» «избирательной» системы как избирательной рулетки? «Чудо» избирательной веры каждого из нас в свою подлинную избранность?… Только почему так глуповато выглядят те, кто голосует сам за себя, подчеркивая свое имя в избирательных индульгенциях?…Только почему принцип выборности так и не стал «взаимным воздаянием» человека Аристотеля? И возможно ли вообще нормативное ожидание общего «чуда»? Кому выбираем маску власти с чертами своего собственного лица? Чью судьбу вычеркиваем в бюллетене, перенося на нее свою ненавистную самим себе сущность? Ни нормативную ли пустоту своей души тайно заполняем, чтобы потом продать, низвергнув в урну, как смертельную воронку самой власти? В урну как судьбу для подсчета голов человеком Гильотена. Только имеет ли «право» сам народ стать членами счетной комиссии? И имеет ли право сам народ присутствовать на казни собственной суверенности? Почему народу так нравится казнить своим молчанием собственный голос? Может для того, чтобы это не произошло и необходимо «чудо»?

Короткая сказка о парадоксе - дураке.

А что, собственно, может сказать дурак на суде логики, как убийца своей собственной правоты? Может, именно, дураки чаще всего и сталкиваются с «чудесами»… Да и сами «чудеса» не есть ли дураками в сумасшедшем доме нормативности...?И глупость человека из Роттердама не мечтала ли стать самым разумным законодателем?

Сказка как Суд сам себя судил.

Захочет ли само «слово» отпустить «чудо» от себя? Захочет ли прервать его хранение в музее своих абстрактных фантазий? Будет ли «чудом» реальность самого «слова»? «Слова», которое отчаянно борется за «чудо» своего единственного живого смысла в бесконечности мертвых символов нормативности в преддверии Страшного Суда. В преддверии вечной смерти в нас того, что уже исполнено истиной. Мертвой истиной мертвой нормативной реальности, покрытую саваном идеальной истории в законченности и абсолютной исполненности ее замысла. Замысла, готового встретить Страшный Суд над собой:

- за извечную противоречивость человеческой природы, за идеальную противоречивость своего нормативного содержания …

- за единство номоса и аномии, логического и иррационального, мертвого и живого, реального и иллюзорного… - за податливость законам диалектики…

- за душу проданную самой антиномичности, за любовь к своему собственному отрицанию….

- за эстетику, этику и религию абсурда…

- за желание нормами духа контролировать нормы материи….

- за желание норм духа стать нормами материи

Но возможна ли защита на этом Суде? Кто захочет быть адвокатом нормативности? Кто сможет им быть? Или она сама возьмет на себя эту роль? Но что в нормативности может стать ее собственным адвокатом? Чему в нормативности навсегда суждено остаться беззащитным? Имеет ли оно «право» на защиту? Может реальность этой защита и будет ее собственным «чудом»? Чудом иной нормативности, нормативности спасения и оправдания:

- единстве «слова» и бытия его смысла…

- единстве нормативности бытия и бытия нормативности…

- «словах» для самих себя и о себе самих….

- нормах, которые приходят из собственной вечности и уходят обратно в бесконечность Суда над собой….

- искуплении и преодолении своей собственной нормативности...

- попытке принуждения самого Страшного Суда к свершению Суда над самим собой…

- необходимости столкнуть обман со своим самообманом, столкнуть в себе заложника и освободителя, свидетеля и потерпевшего, обвиняемого и судью…

- осуждение человеческого измерения его же измерением…

- вере в «чудо» оправдательного приговора…

- том, что сам суд может длиться вечность.

Но почему все же Суд тогда страшный? Почему наш адвокат так и не верит до конца в спасающую и оправдывающую силу своих «слов» и их смыслов? Сомневается в них, боится их взаимного страха и предательства… Страха от возможности разувериться в подлинности своих слов, от бесконечной усталости защищать чью-то грешную абсолютность своей юной и чистой относительностью… Страха от готовности обмануть свою собственную нереализованную идеальность, свой чистый смысл самого себя…. Страха от безразличия к идеалу своей исполненности, к реальному измерению реализации идеальных смыслов…. Страха не ответить на вопрос - в чем большее чудо:

- в самой идеальной правовой реальности или в реальности правового идеала? Страха самого «слова», которому не ведомо движение идеала по чистоте и девственности своего смысла, которому безразличен ответ на вопрос: не смертельно ли это движение для самого идеала? Но какие смыслы могут выдержать абсолютную тяжесть «слова»? И имеют ли «право» юные и хрупкие смыслы сбросить с себя цепи старых «слов»? Какие слова ответят за совращенные ими и уже бесполезные смыслы?

Может, поэтому, « слово» «право» имеет «право» на освобождение от нормативности своих смыслов… Именно потому «право» видит в себе Ангела - гармоничное, чистое , идеальное единство «слова» и смысла своего….

Ангела, освобожденного от вечного груза нормативной усталости.

Ангела, свободного от реализованности вечно старого юридического бытия.

Ангела, способного разорвать несоразмерность нашей объективности.

Ангела, возрождающего первичную подлинность нашей чистой субъективной субъектности…

Ангела, возрождающего в нас свободность полета в мириады возможных нормативных вселенных.

А вам встречался этот Ангел? Может видели его «правовые» крылья...?

Сказка о нормативном вдохновении. Нормативность - муза Бога. Муза, снисходящая к нам как судьба и как Его подарок. А потому постичь нормативность можно только как собственную судьбу. Постичь вдохновенно! Ибо разве не был вдохновенен Господь создававший нас? Разве можно не вдохновенно принимать дар Бога? А потому сама возможность принять нормативность в дар и есть возможность совершения «чуда».

«Чуда» как переживания и радостного соучастия в нормативном вдохновении Всевышнего!

«Чуда» как возможности видеть свои собственные фантазии, утопии, грезы Его глазами! Проникнуться Его мерой! Отдаться окрыляющему и нисшедшему на нас мифу. Мифу как первоисточнику всех норм.

Мифу, как автографу Бога на человеческой памяти.

Мифу, где определено само предопределение.

Мифу, где царствует и служит нам одновременно гармония всех норм, правил, канонов, законов и установлений человеческих.

Мифу, в котором согласована абсолютность времени.

Мифу, в котором умерла история, так и не родившись…

Мифу как гармонии божественного и человеческого, природного и того, что не может быть названо этим словом…

Мифу как судьбы самой нормативности стать «правом». Судьбы тех, кто, возможно, еще только готовится получить свою природную, естественную форму. Судьбы тех, кто алчет свое рождение, ожидая в дар целую вечность. Ожидая реальность обнаружения в себе подлинно живое, разумное и собственно человеческое начало. Чтобы, постигая нормативность божественного, создать свой собственный миф как гимн самому себе. Вспомним гимн человека Лейбница. Вспомним о нашей «чудесной» возможности понять собственную душу, которой удастся почувствовать предустановленность собственной гармонии.…. А отсюда и обязанность «права» обнаружить свою закономерную соразмерность форме нашего духа? Даже сама нирвана может найти место отдыха в нашей душе? Даже всеобщий прицел кантовского императива не страшен живому человеческому теплу в нравственной бесконечности души. Императива, обязанного знать цену человеческой гармонии. Императива, через призму которого мы видим его собственную дуалистическую реальность...

Реальность как частное от деления их произвола на нашу свободу.

Реальность, которая готова исповедаться нашей душе о мере своей собственной гармонии.

Реальность, способная принять всю справедливую несправедливость нашей сущности. И принять ее несправедливую справедливость в отражении души другого человека.

Реальность, которая простит нашей душе парадоксы ее греха. Греха, от которого не убежать с логической легкостью. Греха, который не искупить жертвоприношением старой ненависти новой, не искупить взаимным прощением относительной и абсолютной истин. Взаимным покаянием правды и лжи - как блудных детей нашей совести….. И может, тогда мы поймем и человека Ницше, как случайного свидетеля свидания гармонии и дисгармонии в самом себе? Что он искал в дисгармонии своей судьбы? Возмездия? Справедливо ли возмездие, меру которого мы определяем себе сами? Должна ли справедливость делать различие между судьбой Бога и человека? Станет ли наше возмездие самим себе человеческим принятием покаяния самого Бога. Покаяния его в нашей природе. Покаяния за спасающую нас божественную несправедливость…. В «праве» всегда есть присутствие возмездия. Возмездие эта цена за саму возможность вечной гармонии. Возмездие, которое так близко подходит к границе «чуда»…. Но всем ли дано прикоснуться к нему? И что для этого необходимо….? Муза?

Достойны ли мы быть живым воплощением нормативного бессмертия фантазий ушедших поколений? Достойны ли мы быть свидетелями смерти поколений будущих….? И имеет ли закон «право» красиво говорить о смерти? Спасает ли красота саму нормативность? И имеет ли она «право» ради собственного спасения приносить себе в жертву логическую красоту закона…? Может ли «право» не быть вдохновенным палачом закона?

Сказка про сказочную новость.

«То, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать»,- сказал человек Витгенштейна.

А можно молчать о «чуде»? Есть ли «право» неким смыслом проговаривания себя самого в любом предложении, которое хочет это проговаривание сделать законом, законом своей собственной состоятельности, устойчивости, разумности пусть даже в рамках той системной совокупности норм-слов, ограниченной точкой? Какими мы приходим в мир слов, мир значений, смыслов, символов, создаваемых самой вечностью, мириадами обстоятельств? Когда начинаем скептично улыбаться законам, отрицающим свои собственные смыслы? Какова цена той улыбки, созданной человеком Леонардо да Винчи, которую берем ее в бессрочную аренду и которой встречаем те новые смыслы и слова, готовые прояснять смысл старых? И не засмеемся ли хохотом богов, который дано было услышать человеку Гомера, когда поймем, почему смысл старых слов должен быть прояснен смыслом новых. Почему без старых «слов» новые «слова» не могут научиться ходить на ногах своих робких и несмелых смыслов?

Но может, именно, потому и помогают они, чтобы это новое, в конце концов, могло бы помочь прояснить их собственную уже начинающую умирать от собственного привыкания к себе, «постаревшую» сущность. Вот почему старое так нуждается в новом. И новое выступает как подлинное «чудо» преображения старого, его по – новому осмысленное бытие. «Чудо» проясняет суетливое, неподлинное, опасное и страшное в нас, проясняет то, что должно найти в нас забвение. «Чудо» прояснения новым это сила сохранения подлинности нашей временности как гарантии нашего нормативного бессмертия. Но всем ли будет достаточно увековечить себя в этой остановившей время нормативности? Не боимся ли мы в сути излишней откровенности и новой правды о самих себе? Ведь придет время и то, что нас прояснило в качестве нового, само станет старым и будет точно также нуждаться в прояснении себя новой генерацией нового. А потому может нам и не надо строить себе этот вечный памятник? Может более ценной есть мысль о том, что старому дано вспомнить то время, когда оно само были «новым», обремененным новыми смыслами и новыми именами?

Время, когда можно смело улыбаться умирающим смыслам прошедшего в своей собственной судьбе.

Время, когда не казалось неприличным наслаждение пониманием того, что некоторым старым смыслам уже никогда не заслужить наше собственное «новое» внимание. Может быть, именно, это время и стоит остановить навсегда? Попыткой встретить время, в котором навсегда можно остаться наедине со своими «новыми» смыслами…

Время, в котором никогда уже не увидеть тех, кто придет тебе на смену….

Время, в нулевой точке которого мы понимаем саму нашу судьбу как ошибку. Ошибку в легкости разграничения старых и новых смыслов….

Но почему нам так необходима необходимость поиска в старом нового? Почему в прошедшем есть всегда парадокс нового? Каким должно быть новое, чтобы в прошедшем видеть этот парадокс? Может потому, что с легкостью находит в замершем прошедшем «слово», но не его смысл? А потому подлинное прошедшее открывается лишь тогда, когда нами будет спасен хотя бы один из смыслов этого «слова»? Смысл, который может стать посредниками между старыми и новыми словами. Смысл, в пространстве которого встречается прошлое и будущее того же слова. Слова, в котором само будущее будет искать еще не обретенный, но возможно утраченный смысл…

Вот почему «слово» есть остановленный смысл времени. Но, именно, на границе прошлого и будущего «словам» тяжелее всего обрести свой смысл. Именно, на этой границе «слово» может вообще потерять себя… Есть «слова», которые ищут самое себя. Есть слова, которые уже почти утратили надежду найти свой смысл. Может таким словом и есть «право»? Может быть, «чудом» и будет обнаружение и постижение его подлинного смысла? Постижение смысла «права» есть история обнаружения «правовыми» «словами» своих утраченных смыслов…. Именно эти смыслы, настоящее пытается воспринимать и оценивать как свои собственные….

Слово «право» есть неким чудодейственным спасительным лекарством, а может философским камнем, защищающим нас от превращения в ничто. В слове «право» мы видим и некую защиту в себе нормативности, которая не может получить форму «слова»…. «Право» нормативной корой облегает обнаженную душу человеческой судьбы… Со «словом» «право» надо быть очень осторожным. «Право» всегда ищет «слова» готовые служить ему. Эти «слова» тоже требуют уважительного к ним обращения. Ведь как легко, используя слово «право», сделать больно самой сути вещей...

«Чудо», когда «слова» о «праве» не делают нам больно. Когда несправедливость в нашей судьбе мы не связываем с «правовой» несправедливостью. Пусть нас осудят несправедливо, но лишь бы «право» не знало об этом, даже если и суждено нам быть осужденными на вечные муки…. И даже в самых страшных несчастьях «слово» «право» у нас никто и никогда не сможет забрать. «Право» на поиск своего «правового» смысла неотчуждаемо…. Эта неотчуждаемость и дает нам надежду на спасение, которому безразлична разница между новым и старым… Спасение, где «право» приносит себя в жертву новизне. А «чудо» есть спасительной жертвой права как прошедшего.

Сказка в нормативном кошмаре нового.

А вот уже и ночь. Старые мгновения света превращаются в новые мгновения мрака. Кто во мраке может найти потерявший себя самого свет? Почему нам небезразлична разница между старым и новым? Вы ждете сон как «чудо»? «Чудо» превращения потухшего мрака старого в наполненность светлым смыслом нового? Мудрость утреннего «чуда», пробудившегося от фантазий ночи? «Чуда» неведения того, как старое превращается в новое? Может в миг этого превращения мы и обязаны спать? И, именно, это и есть цена нашего сна? Цена самого «чуда»? «Чуда» как сна, в котором вселенная готова обменять свои вечные смыслы на новые…

Но будет ли «чуден» сон при «нормативной» погоде? Устойчивая знакомость нашего старого всегда на краю эвристической бездны, где господствует слепая сила того, что может быть новым для нас как «чудом». В этой бездне мы предчувствуем иную абсолютность или абсолютность иного. Мы лишь в мгновении от трансцендентности, от некой вселенной как источника нового как смысла «чуда». Новое является нам как «чудо» на границе этой трансцендентности. Возможно, само «чудо» и есть этой границей? На этой границе или в этой границе мы видим то, возможно оторвалось от неведомой нам субстанции. Может это субстанция хаоса, где невозможна наша нормативность? И быть какому-то явлению чем- то «чудесным» для нас это значит явиться к нам, вырвавшись из-за пределов этой ненормативности? Может «чудо» есть заложником своей собственной новизны? А в новом всегда есть жажда стать неким законом в нашей нормативности, проявленности и закономерности. Новое убегает в наш мир, спасающий его вечности безумия. И чем больше он хочет вырваться из того мира, тем больше в себе он будет заключать «чудесного». Наш мир спасителен для «чуда» как нового. Мы свидетели его спасительного бегства в сферу нашего закона.

А может быть «чудо» есть самой этой границей? Благодаря этой границе мы осмысливаем границу нашего мира? Кто готов подойти к ней ближе? Может в форме «чуда» кто- то спасается бегством? Спасительным бегством в наш мир от собственного плена нормативности….Новое врывается в мир нашего хаоса, в котором он хочет найти своей упорядочение, свою устойчивость? Свое иное бытие? В сути граница познания «чуда» это граница между мирами, готовыми обменяться новым. Мы обмениваем на этой границе «чудеса» как резидентов? А может все иначе? Закон как чудо возможен только на этой границе перехода от нормативности к нормативности..какая разница где быть законом…но как хорошо почувствовать себя чудом..увидеть в себе то, что не хочет быть законом здесь – диссидент и захочет сказать новое слово там? Но слово новое лишь на границе будет новым… Уж больно быстро засосет иная нормативность, приглашая закон на новую роль. На этой границе между нормативностями мы видим как законы играют в рулетку со своей природой как чудом… Кто из нашего закона захочет стать закон «чудом» в иной нормативности? Кто захочет принести туда наш собственный хаос? Может это граница сама по себе есть хаосом нового, обиталищем «чуда»? Что есть хаос нового как сфера бытия «чуда»? Сама природа этого хаоса проявляется:

- в установлении и опровержении своей собственной закономерности….

- в уничтожении абсолютности аномии….

- в тождественности и нетождественности самому себе….

- в одновременном пожирании своей новорожденности и порождении своей невинной новизны….

- в видении им своего зеркального отражения, в котором он видит и не узнает себя ибо не успевает осознать свое собственное меняющееся изменение. Вечный лик нового, завороженный своей вечной непостижимостью.

Но новое как «чудо» своей непредсказуемостью меняет наш мир, сдвигает его темпоральность, становится некоей формой смерти для того, что обнаруживает себя вдруг как «старое»…. Новое входит в мир иной нормативности как неизведанный Апокалипсис. Новое как чудо перемещает вечность настоящего в вечность прошедшего.

Но почему мы ищем новое? Может само старое просит нас об этом, а потому готово столкнуть себя с этой бездной как самоубийца? Может старое через свою смерть спасает сущность самой нормативности, обновляющей и спасающей себя..? Спасающей себя будущим, которое так щедро дарит нам настоящее. Что не дает нам полностью быть уничтоженными новым? Может в самом новом, в самой его природе есть то, что спасает нас?

Почему возможно нормативное «чудо»?

«Чудо» преобразования нового, перевоплощения его иррациональной сути.

«Чудо» как спасительный акт упорядочивания внутреннего безумия вселенной.

«Чудо» мгновенного упорядочивания всепожирающей орды новых смыслов, врывающихся в нашу рациональную, словесную вселенную.

«Чудо» спасения как вечного бега от абсолютного хаоса - эвристической черной дыры мироздания, которая не затягивает в себя, а просто лишает все прежнего истинного смысла своим прикосновением.

Кто же есть этой гарантией? Кто бросает вызов смертельному исчезновению? Исчезновению в бесконечной новизне явленных превращений миллиардов вселенных. Исчезновению в этой абсолютной новизне ничто? Ничто как лик нового. В нем и лик дьявола нашей собственной познающей природы. Кто порождает то, что связывает новое со старым? Кто создает этот закон причинности и в совершенстве владеет его действием укрощать новое? Кто есть тот волшебник, кому дано соединить новое его со старым и именно потому и придать новому его особый обновляющий старое смысл?

Кто возможно и сам есть действующим принципом этого закона? Кто нам дарит подлинное «чудо» мгновенного и рационально осмысленного упорядочения этой вселенной? Чудо сохранения нашего разума. «чуда» сохранения гармонии мира.. Особенно страшными бывают новые кошмары…

Сказка душевности или душевная сказка.

Мы можем познавать мир с рациональной уверенностью в правильности и результативности истинного познания. Познания нашей собственной души, всех форм ее нормативности. Что делает наша бессмертная душа, когда забывая о своей вневременности, начинает постигать правила поведения, словно с чистого листа? Что чувствует наша душа, когда узнает, что есть правила для самой души? Что в самой душе воспринимает эти правила? Что чувствует наша душа, когда нарушает собственные правила познания самой себя? Когда чувствует собственную неправильность? Как это связано с тайной самой нашей души? Что глубже в своей правильности в человеке: его совесть или его душа? Почему правил, которые нам приятны гораздо меньше? А правил, к которым мы вообще равноДушны больше всего? Бывают ли равноСовестные правила? И почему возможен конфликт между «правом» и душой в словах «равноправие» и «равнодушие»…? Почему наша собственная душа пытается избежать равенства в нормативности русского языка...?Может,именно, поэтому мы сомневаемся в нашей возможности видеть саму душу юридического текста? А может сомневаемся в возможности видеть, собственно, юридическую душу любого текста?

В чем правовая природа нашей души? При каких условиях мы видим юридическую душу как призрак подлинной нормативности слова? Можем ли увидеть в юридическом лице отражение его юридической души? Наказывая лицо, можно ли наказать душу? Почему правила, принятые для лица, так мучительны и неправильны для души? И вообще можно ли самой душе вынести приговор? Что легче человеку - судье: приговаривать к наказанию материальность другого человека или его душу? Спасительна ли трусость судьи в его страхе признаться себе, что он подобен Богу и осуждает, именно, подобно Богу душу этого человека…Может душа самого судьи боится в этом признаться себе?. А может и сам судья себя то судьей не считает? Ведь легче чаще осуждает нас тот, кто не признает себя в качестве судьи….Обыденная нормативность более жестока, чем юридическая нормативность. И судья прячет свою душу за смыслом «слов», осуждая их и быть как судьями, так и палачами... Может и на закон судья переводит свою вину? И осуждая по закону, он в сути осуждает сам закон на осуждение? Как важно, поэтому, своей душой чувствовать вину самого закона. Закона, где и его собственное «слово» осуждено его собственным смыслом. Осуждено на вечное нормативное наказание в одиночной камере прошедшего… Наказание бездной одиночества. Видите этот кодекс как штакетину в тесном библиотечном заборе, где нет Библии? Куда сейчас смотрят его «слова» в абсурде своего прошедшего? «Слова», навсегда потерявшие свои живые смыслы? «Слова», смотрящие в зеркало своего собственного приговора? Видите ли вы эту бездну мертвого «слова», смыслы которого навсегда осуждены настоящим? …Или и эта бездна ждет «чуда»…? «Чуда» веры «слова» в свою прошедшую судьбу…

Сказка о голосе чисел.

Числа как «слова» на весах «слов» как чисел. Аристократическое ожидание «чуда» депутатской считалочки, в которой время песчинками суверенных мгновений пытается обмануть прошлое будущим. Скатывающиеся слезы юных норм оплакивают мгновения прошлого на плазменном сердце обнаженной всеобщей воли. Разорванной судьбой человека Шекспира умирают нормы, рождая надежду новой нормативности.

А может быть кто- то слышит крик этого маленького и хрупкого существа? Так ли уж нужен Логосу этот новорожденный ответ? Так ли в нем нуждаются живые и умирающие, больные и здравствующие, действующие и забытые, естественные и не очень, наглые и скромные, пафосные и приземленные, готовящихся к смерти и не ведающих о ней нормативные смыслы?

Может этой маленькой новорожденной нормативности уже пора молить о пощаде? И вы видите занесенный и над ее собственной судьбой меч Логоса, подобно Хроносу, пожирающего свои собственные смысловые мгновения….

А может это ваш собственный меч? И вы согласились на роль палача, зрителя и судьи одновременно? А может этим нормативным мгновением есть ваша собственная судьба? И вы так и не можете понять жертва вы или самоубийца на лобном месте подсчета голосов?.

Может парламент есть коллективным оправданием греховности нашего воровства новых «слов» в безумной новизне Логоса? Но всем ли дано слышать в своем собственном «слове» голос Логоса? Что можно вообще услышать в иррациональном хоре голосов в разорванном континууме полупустых и безумных кресел, обманутых призрачностью своих эмпирических наполнителей? Спасут ли эти голоса заговоры и заговоры, оговорки и скороговорки, заговаривания и проговаривания? За какую цену они готовы отдаться и продаться, жертвовать и смеяться, молчать и восторгаться? И какие, именно, «слова» готовы умереть за просвещение и освящение своих смыслов Логосом? Чьи, именно, голоса хоть на миг станут смыслом в прояснении Логосом своей вечной нормативности? Логос и голос…. И снова словесные числа исчисленные «словами» служат преданно власти в ловушке нормативных аксиом…. Может, потому наша душа так верит в счастье, как в некое «чудесное» число пифагорейцев - счастливую комбинацию судьбы в лотерее словесной нормативности?

Сказка про удачу самого чуда….

Как пересекаются своими признаками траектории этих понятий. Как обновляет нас удача! Каким подлинным чудом она является нам! Обновление, обновление которому нет конца, не было и не будет…Обновлению, которому в сути и начала быть не может, потому что само начало не могло быть обновлением… В этом и есть изначальная парадоксальность эвристики. И снова мы бежим, летим в новое и неизведанное.. Прыжки в бездну Логоса с желанием измерить самих себя, пронумеровать свою судьбу.

Но что определяет саму философию обновления? Ненависть к прошлому и настоящему…? Желание принести их в жертву? В жертву завтрашнему блаженному переживанию нового..? И снова бег..И снова утверждение тем кандидатских и докторских диссертаций…. И снова кайф от переживания предстартового волнения, подошедшего к краю бездны эвристического самообмана нового искателя «правовых» приключений. Волнения от презентации конфликта между словами в названии темы диссертации… Конфликта между словами темы и словами тех, кто со стороны наблюдает за приближающимся к краю соискателем «чуда»… Словами, как стрелами, направленными в мишень темы. Темы, в чудо которой не верят. Вот почему так неуютно и боязно словам, в этом конфликтном публичном обнажении претензии своих наивных смыслов. Слов еще неведомых самим себе, неведомых самой реальности, которая ждет от Слов «чуда» прикосновения к истине… Истине как чуду публичного самообмана. Самообмана, переживающего истину понимания «права» другими. Самообман как веру в «правовую» истину самого себя, в собственное чудо встречи с «правом». И мы понимаем, что должно свершиться чудо, чтобы его и мое правопонимание смогли улыбнуться друг к другу.

Может поэтому нам так дорог самообман, которым наполнено любое, даже самое гениальное правопонимание? Самообман самораскрытие которого и есть чудо? В праве всегда есть некая норма творчества, которую надо отличать от нормотворчества. В нормотворчестве мы не делаем акцента на самих нормах как живых, как разумных существах. Субъект творения норм находится за пределами самих норм. Творчество этого субъекта, словно, какой-то границей отделено от как Право движения понимая и ощущая действия нормы во времени. Что сильнее действует на нас и ближе нам: вчерашнее, сегодняшнее или завтрашнее измерение нормы, ее будущее и даже не будущее, а вот.…ой простите нет, вот это мгновение, наступающее через мгновение…? Что в нас в большей степени пугает в своей судьбе? Прошлое? Настоящее? Будущее?

Может именно в этом и заключается желание изменять нормы нашего бытия, чтобы забывать прошедшее? Чтобы не видеть или наоборот лишь созерцать настоящее либо предать себя будущему и только ему жертвенно служить…? А может чудо потому что оно кратковременно..и вот вот исчезает…Темпоральность «чуда»..и потом снова его надо ждать? Верить в него….

Право есть то, что дает возможность явиться чуду..реализоваться..исчезнуть…и снова ждать…За краткий глоток «чуда» так дерутся между собой прошлое настоящее и будущее..именно чудо дает перевес в этой борьбе….

Конституционная сказка.

Закон подобен сказке, где правда намекает на ложь с ее собственным ощущением справедливости. И череда сменяющих друг друга законов есть жертвоприношение нормативной лжи. Лжи как некоей ревности справедливости. Ревности к истине. Справедливость, боится увидеть свое истинное отражение в законе? А если и увидит себя, то тут же разбивает это зеркало, требуя его замены. Вот мы глядим в зеркало закона глазами справедливости. Ушедшие от нас законы как сказки на ночь. Страшные сказки государства как ночного сторожа, охраняющего кривые зеркала нормативности. Ночь нормативности. Одиночество Слова, которое не может разглядеть подлинность своих смыслов. Одиночество тени смыслов, ускользнувших от притяжения Слова. Одиночество Слова. Его сон, где ноуменальность сливается с феноменальностью. Сон без реального ощущения его смысла. Реальность забвения смыслов. И вот уже само Слово лжет реальности. Само Слово в кошмаре самоубийства готовит себя к чуду. К чуду пробуждения….

Сталинская конституция. Самоубийство слова как способ умертвить подлинные смыслы реальности. Самоубийство Слова, взывающего к потерянной в их глубине справедливости как последней бессловесной молитве…. В справедливости всегда есть некая законченность, некая последняя точка. Точка нормативности. Как сложно нам считать справедливость началом. А потому нельзя считать справедливой саму попытку Слова стать этой справедливостью. Ибо есть и такие смыслы Слов, которые никогда не захотят собственной умопостигаемой смерти. Ибо знают страх Слова перед реальностью. Знают, как Слово может стыдиться собственных смыслов. Как может раздваивать их, сталкивать друг с другом, и в этой вражде совершать и свое собственное смысловое самоубийство… Вот почему так важно знать, что находится за пределом Слова? Знать каким, именно, подлинным и чистым смыслам оно может доверить свое спасение? Какие смыслы не будут мстить слову за то, что не получили его форму? Может, именно, эти смыслы и несут нам чудо? «Чудо» нашего спасения вопреки Слову… Спасения за пределами Слова… Спасение святой обнаженностью смысла, которая никогда не захочет, да и не сможет прикрыться Словом. И даже не Словом, а его фантомом. А пока мы наслаждаемся идеальной формой своей раны. И метафизической болью от признания своей словесной вины. Вины, как кровавого рисунка собственной подписи под приговором своей материальности… Может потому есть и конституции, которые подобно революции убивают своих отцов…. Есть и права, убивающие свои гарантии, разуверившись в них…. Как и собственная правда Слова, готовая казнить самый подлинный его смысл…

Сказка про молящихся чудотворцев.

А может вы примерили вселенский образ идеального гражданина Цицерона? Не боитесь в себе власти этого чудотворца? Власти, которой будете скованы и связаны во имя спасающей себя саму справедливости, во имя счастья собственной свободы… Власти бесконечной толпы чудотворцев, молящихся за самих себя. Власти, которой не страшна судьба собственных «слов». «Слов» приносящих себе в жертву самих чудотворцев? «Слов», подобно стрелам, летящих в них… Стрелам их собственной молитвы за ваше спасение…. Но за спасение чего? Может за спасение всеобщности вашей «правовой» души? Или за спасение вашей невинной и наивной справедливости? А может за спасение милостью греха вашего нормативного одиночества? Или спасения возможности вашего императивного счастья? И, наконец, за спасение «права» на нормативную истину всеобщего?

Но станет ли их молитва за вас источником вашей молитвы за них? Нуждаются ли эти чудотворцы в вашей молитве? Могут ли услышать себя вашими словами? Постигнут ли смысл трагедии собственной мысли о том, что они власть? Почувствуют ли ваше неверие в их собственную свободу? Готовы ли будут пожать руку вашей свободы? Не станет ли ваша свобода заложницей их счастья? Захочет ли ваша свобода поделиться своей мерой с их свободой? Можно ли делиться свободой с теми, кто имеет власть? Чем может быть оплачена наша щедрость? Кто имеет «право» на счастье нашей свободы? Готовы ли мы всеобщностью свободы измерить индивидуальность счастья?

Свободолюбиво ли счастливое общество?…. И имеет ли «право» на счастье общество несвободное? Кто вообще имеет власть счастья? Что для свободы означает «право» на несчастье? Кто счастливее: ревнующий к своей или чужой свободе? Может именно свобода способно на «чудо» воскрешения и преображения нормативности? Именно свобода равноценна праву на «чудо». На «чудо» самой свободы быть счастливой. На «чудо» самого счастья быть свободным в безмолвном течении народного молчания…

Синтетическая сказка.

Все символическое измерение реальности «права» является нормативным. Сама «нормативность» обнаруживает в своей символике свою реальность. А потому через Логос символов «право» входит в континуум «нормативности», в поле ее притяжения. Сама «нормативность» тождественна структурированной целостности универсальных закономерностей мироздания. «Право» есть особое измерение нормативности, особая ее сфера. Именно, в «праве» закономерности постигают себя как закономерности. А потому нормативность и находит в "праве" форму своего юридического бытия. Нормативность всегда атакует «право». «Право» под прицелом запросов нормативности. «Право» не знает природу необходимости того, что нормативность должна изменить в нем и почему она это должна сделать. Нормы нормативности всегда атакуют «право» через его собственный Логос. «Право», как вещь в себе, имеет дело со своей собственной консервативностью, а потому и возникает пауза, некое прерывание «правового» смысла. А потому, либо «чудо» преобразования «права» под воздействием нормативности, либо бунт против всяких там «чудес»!

Тяжело нормативное бремя «чуда»! А может, мы сами готовим нечто «чудесное» для нормативности? Что будет для нее ее собственным «чудом»? Как наши собственные поступки и нормы отражаются «чудесами» в иных измерениях? Что ближе к «чуду»: поступок или норма поступка?..Поступок без нормы или норма без поступка? Желание «права» переформатировать свою нормативность, не может не вызвать потрясение в основах самой нормативной субстанции. Закономерности «права» отказываются определять, конкретизировать закономерности нормативности. Но подлинным «чудом» является то, когда сама нормативность изменяет свои собственные законы и оставляет «право» в одиночестве. Оставленность «права». Что значит быть наедине со своими законами и законы ли они теперь? Как и когда будет восстановлена эта гармония в нормативной вселенной? Как часто эта ее нормативность нуждается в паузе, в своем внутреннем бунте? И что делать «праву»?

Может стать для себя своей собственной нормативной вселенной? И породить в себе свое иное? И что тогда будет это?

Может свобода, ценности, наши возможности как субъективные «права» и есть тем, чем было «право» для нормативности?

Может, именно, они создают свою нормативность внутри нормативности «права»? Вот так и истончается нормативность…Уходит в черную дыру какого-то смысла иррационального энергия упорядоченности, энергия нормы, правила.

А потому, может в этом переходе мы встречаемся со смертью самой нормативности? И «право» в сути и есть ее эксперимент со своей смертью, со своим отрицанием, с готовностью уйти или исчезнуть в ином измерении…. Но каком? Измерение, где нет измерения? В закономерности, где нет никаких закономерностей. Где нормативность слепа, где и живет человек Шопенгауэра? Вселенная аномии. То, что вообще невозможно представить. Ибо законы представления, законы слова там не действуют. И только благодаря тому , что мы по эту стороны баррикады мы можем лишь "говорить" об этом… Поэтому природа человеческая как природа «правовая» видит в себе некую границу между двумя вселенными!

Сфера «права» есть "то", что испытывает воздействие двух этих миров... "То", что мы называем «чудом» есть дуалистическим порталом выхода либо в чистую нормативность либо в чистый хаос. Вселенная хаоса есть «вещь в себе», "вещь", принадлежащая своей собственной неопределенности. "Вещь", которую атакует ее собственная граница. "Вещь", которая сама атакует свои границы. Вот почему встреча с "чудом" есть встречей с собственным незнанием. Кто и что есть источником "чуда"? Мир нормативности? Или мир хаоса? Мир нормативности, который хочет нас сделать еще более упорядоченными, соразмерными, гармоничными или мир, что желает заполнить нас свою деструктивностью, нормативной смертью. Нормативная смерть и нормативное бессмертие . «Право», упорядоченное Логосом это «право», прояснившее закономерный смысл себя самого . «Право» становится закономерностью самой нормативности, определяющие «право» как «нормативность» самой «нормативности». Борьба двух вселенных за нас? Или борьба друг с другом в нас? И есть ли у нас выбор?? Пересечение, взаимодействие нормативности с природой «права» многомерно, а потому и не может не быть парадоксальным. Это взаимодействие не ведает каким, собственно, законам оно подчинено… Сама нормативность не ведает пределы своего «правового» измерения, не знает в какой, именно, части или точке ее континуума находится «право». И само «право» не знает: какой объем нормативности ему дано исчерпать. И, именно, в этом их взаимном неведении парадоксально возникает нечто трансцендентное, иррациональное и новое….

Может, именно, в этом есть источник «чуда»? А чудо есть точка встречи бесконечного неведения нормативностью своей собственной природы и «права». Встречи, которую никогда нельзя предугадать. Встречи, которая меняет природу «права», а иногда навсегда. Но как можно понять, увидеть, почувствовать чудо в правовой реальности? Какова природа собственной нормативности «чуда»? Какова природа взаимодействия этой триады: нормативности мироздания, нормативности «права» и нормативности самого «чуда»? А может благодаря чуду осуществляется переход из норм, созданных «большим» взрывом в «правовое» измерение этих норм? В чем конкретно проявляется «правовая» природа «чуда»? Может ли «право» быть самим чудом? И согласно ли чудо на это? Скажите, а где в храме государства чудотворные иконы светской справедливости и правды? И не стыдно ли из его власти публично подтверждать свое присутствие в Ином храме? Стыд как подлинная граница между двумя храмами….

Только в силу того, что мир безумен и иррационален, есть надежда на его «чудесное» упорядочивание. И любовь к его результату – обыденности есть процесс трансформации ноуменального в феноменальное…. Это превращение есть борьба внутри самой природы нормативного. Борьба между чудом и обыденностью в их взаимном определении друг друга, взаимном желании убить свои изначальные смыслы…. Но и выжить при этом. А потому всегда в нормативной обыденности есть некий разрыв, некое особое пространство, след, а может и рана как напоминание нам о «чуде»….

Сказка про то как права с обязанностями смыслами менялись.

Или «чудо» мы видим в парадоксах нормативности, когда:

- «право» определяем как обязанность, а обязанность как «право»;

- определяем обязанность иметь «права» и свободы, обязанность быть свободным;

- определяем свободу и «право» как обязанность перед другими людьми как перед самими собой….

- когда человек выполняет свои обязанности как свою свободу и подлинное право, а – чудо, когда провозглашенное законом право рассматривает как обязанность, обязанность понимать природу свободы и возможностей других людей….

Тем более принцип конституции о том, что перечень прав не является исчерпывающим, заставляет предполагать, что мы можем иметь и другие права, не определенные законом. Это в свою очередь :

- определяет обязанность знать, что подобные права имеют и другие люди;

- определяет их желание быть более свободным, чем вы, должно быть защищено вашей обязанностью понимать именно такую природу их права;

- определяет обязанность найти и для себя самого несуществующие в законе , но существующие в вашей природе права.

Что означает «словесное» измерение прав и свобод? В природе прав и свобод есть некий прорыв, или прерывание нормативной постепенности. Субъективное право это разрыв нормативности нашей субъективности. В своих правах и свободах мы становимся чудотворцами своего индивидуального измерения нормативности, измерения нормативности своего собственного «слова», его смысла, его реальности. Это измерение дает нам возможность выйти в субъективное в пространство самой нормативности. Дает возможность выйти в пространство отрицания этой субъективности, в пространство собственной аномии, своего собственного отрицания. И через отрицания в себе себя, через отрицание нормативности как таковой постичь само это отрицание, свою негативную нормативность, аномию собственной аномии…

Человек в субъективном «праве» находится на границе своей собственной сущности, в пространстве своей собственной судьбы, в которой есть своим собственным Богом. …. «Задавайте правильные вопросы», - сказал человек Пикассо. Ибо мало видеть то, что "было" и спрашивать: почему оно "было"? Важнее увидеть то, что могло бы "быть" и спросить: а почему бы нет? Кто- то видит свои «права» и спрашивает: почему, именно, они есть «правами»? А кто- то видит то, что лишь могло бы быть нашими «правами» и спрашивает: а почему они не могут быть ими? Наши субъективные «права» должны уметь задавать любые вопросы о себе и отвечать на них… Задавать даже самые безумные вопросы. И, именно, ответы на наше вопрошающее безумие превращают субъективность нашего «права» в маленькое «чудо» нашей судьбы. Субъективное «чудо»! Вот почему власть так любит наши права! Кто будет спрашивать с власти за невозможность гарантировать «чудо»? Кто спросит с власти доступность «чуда» своего субъективного «права»? Кто сможет увидеть наше субъективное «чудо» в иконах чистой справедливости и канонах абсолютной естественности? «Чудо» нереализуемости маркирует реальность власти и взламывает ее через знакомство со своим идеальным отражением…

Подслушанная сказка Фомы.

И человек Дидима Иуды Фомы в своем Евангелии записал, услышанные от человека Иисуса живого тайные «слова». Но верить ли живому «слову» Фомы или верить в свое собственное «чудо» истолкования этой тайны? Ибо сказано: тот «кто обретает истолкование этих слов, не вкусит смерти». И мы сами боимся вкусить смерти, сами стремимся себя познать, возможно помогая этим познанию нас Отцом.

Фома: Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком.

Нечто во мне: Мы сами хотим стать блаженными съев льва, а не проклятыми, исчезнув в его пасти. Ибо, победив льва как символ тварности, мы господствуем над законом тварности и делаем этот закон блаженным. Блажен тот закон, над которым властвует человек, ибо этот закон станет самим человеком. Проклят тот человек, над которым царствует (пожирает его) закон, хотя и тут закон становится человеком. И там и там закон становится человеком. Но там и там судьба самого человека различна. И там и там закон становится человеком. Но природа этого закона различна. Один закон проклинает судьбу человека, повергает его, другой же делает его блаженным…. «Чудо» блаженного закона….?.

Фома: Ибо то, что войдет в ваши уста, не осквернит вас, но то, что выходит из ваших уст, это вас осквернит.

Нечто во мне: В наши уста входит неоскверняющая несправедливость, а из уст оскверняющая справедливость.

Фома: «Уподобьте меня, скажите мне, на кого я похож. Симон Петр сказал ему: Ты похож на ангела справедливого. Матфей сказал ему: Ты похож на философа мудрого. Фома сказал ему: Господи, мои уста никак не примут сказать, на кого ты похож. Иисус сказал: Я не твой господин, ибо ты выпил, ты напился из источника кипящего, который я измерил. И он взял его, отвел его (и) сказал ему три слова. Когда же Фома пришел к своим товарищам, они спросили его: Что сказал тебе Иисус? Фома сказал им: Если я скажу вам одно из слов, которые он сказал мне, вы возьмете камни, бросите (их) в меня, огонь выйдет из камней (и) сожжет вас».

Нечто во мне: Не говорите от имени Бога то, что он вам сказал, нельзя в нормативность человеческую вставлять нормативность божественную. Текст юридический может быть и ангелом справедливым, и философом мудрым, но он не может быть тем, кем подлинно есть сам Господь…. Не уподобляйте Бога. Не сравнивайте Его нормативность с вашей нормативностью.

Фома: Я дам вам то, чего не видел глаз, и то, чего не слышало ухо, и то, чего не коснулась рука, и то, что не вошло в сердце человека.

Нечто во мне: Вот она - чистая нормативность, не ведающая человеческой природы. Нормативность, которую обязан принять человек…. Нормативность Бога, которая не может не быть «чудом», с которым человеку что-то надо делать….

Фома: Ученики сказали Иисусу: Скажи нам, каким будет наш конец. Иисус сказал: Открыли ли вы начало, чтобы искать конец? Ибо в месте, где начало, там будет конец. Блажен тот, кто будет стоять в начале: и он познает конец, и он не вкусит смерти.

Нечто во мне: Вначале было Слово. Слово уже знает конец? Слово уже не знает смерти?

Фома: Блажен тот, кто был до того, как возник

Нечто во мне: Блаженна нормативность до того как она узнала, что она нормативность.

Фома: Ибо есть у вас пять деревьев в раю, которые неподвижны и летом и зимой, и их листья не опадают. Тот, кто познает их, не вкусит смерти».

Нечто во мне: То есть, кроме древа познания добра и зла в раю были и другие деревья…? Почему же тогда Бог не предупредил Адама и Еву о них? Запрещал ли он вкушать плоды с этих деревьев? Или их так тянуло только к тому дереву? Деревья бессмертия и древо познания добра и зла…Какова цена выбора? Бессмертие не императивно в своей нормативности. Нормативность в грехе.. Нормативность в его искуплении. Видимо бессмертие не такая уж тайна Бога от человека, как тайна его понимания добра и зла. Потому что добро и зло связаны со смертью? Мораль как божественная нормативность всегда несет в себе печать смерти… Мы осуждаем друг друга через мораль на смерть потому, что и сами, познав с древа добра и зла плод, были осуждены на позорное изгнание и смерть. Весь мир человеческий стал позорным столбом. Может надо было вкусить сначала от Древа бессмертия, а потом пробираться к древу познания добра и зла..? Может надо было обмануть Бога? И почему об этом не сказал ничего Еве змий? Неужели умереть более таинственно, чем жить вечно….И разобрался ли Сам бессмертный Бог с нравственным истоком смерти?

Фома: Есть свет внутри человека света, и он освещает весь мир. Если он не освещает, то – тьма

Нечто во мне: Кто из вас почувствует человеческий свет в этом мире, если выключит свой свет Бог? Кто верит, что не будет в тот миг тьмы? Тьмы человеческой…. Если есть божественное право есть нормативность света для человека… Но хватит ли человеку без Бога осветить весь мир своим светом…? Светом человеческого права, светом души человеческой…. Может кому- то лучше и тьма человеческая, нежели свет Бога?

Фома: Люби брата твоего, как душу твою. Охраняй его как зеницу ока твоего.

Нечто во мне: А если я не люблю свою душу? Значит я не люблю Бога? ..Ведь Бог мне дал душу…Это наверное ближе к Богу и ….Канту… Это ближе к сути нежели норма - ближнего любить как самого себя? Душа –это нормативность. Любить нормативность –императивная необходимость…

Фома: Если плоть произошла ради духа, это - чудо. Если же дух ради тела, это - чудо из чудес. Но я, я удивляюсь тому, как такое большое богатство заключено в такой бедности.

Нечто во мне: Ради чего все законы? Ради материальности как цели? Или духовности?

Фома: Много раз вы желали слышать эти слова, которые я вам говорю, и у вас нет другого, от кого (вы можете) слышать их.

Нечто во мне: Да важно не просто смысл слов, а кто говорит….Не в законе суть, а в авторитете. Уже в нем есть нормативность сама по себе…Власть нормативна..и этим уже подчиняет себе иную нормативность…

Фома: Фарисеи и книжники взяли ключи от знания. Они спрятали их и не вошли и не позволили тем, которые хотят войти. Вы же будьте мудры, как змии, и чисты, как голуби.

Нечто во мне: Можно знать, где хранится нормативность. Но можно не дать возможность познать ее. Вообще кто хранит и прячет истину? Ладно, что они не дают возможность войти другим. Но почему они не дают возможность войти себе самим? Почему бояться? Боятся за себя и за других? Хотят всех повязать трусостью своей?

Фома: Ученики его сказали ему: Кто ты, который говоришь нам это? (Иисус сказал им): Из того, что я вам говорю, вы не узнаете, кто я? Но вы стали как иудеи, ибо они любят дерево (и) ненавидят его плод, они любят плод (и) ненавидят дерево.

Нечто во мне: Содержание не тождественно форме?

Фома: Тот, кто высказал хулу на Отца, - ему простится, и тот, кто высказал хулу на Сына, - ему простится. Но тот, кто высказал хулу на Духа святого, - ему не простится ни на земле, ни на небе.

Нечто во мне: Кто высказал хулу на государство – ему простится. Кто высказал хулу на закон ему простится. Но кто высказал хулу на Слово закона тому не простится…

Фома: Не накладывают старую заплату на новую одежду, ибо произойдет разрыв.

Нечто во мне: Новое разрывает старое. Обреченность старого, но и связанность нового старым. Старое стремится прикрепиться к новому ..иначе смерть. Смерть старого после окончательного разрыва с новым…Когда уже само новое убедиться, что старое беспомощно…

Фома: Ученики его сказали ему: Обрезание полезно или нет? Он сказал им: Если бы оно было полезно, их отец зачал бы их в их матери обрезанными. Но истинное обрезание в духе обнаружило полную пользу.

Нечто во мне: Грех не в материальности, а в духовности. Обрезание верхней плоти. Обрезание грешной души?

Фома: Образы являются человеку, и свет, который в них, скрыт. В образе света Отца он (свет) откроется, и его образ скрыт из-за его света.

Фома: Когда вы видите ваше подобие, вы радуетесь. Но когда вы видите ваши образы, которые произошли до вас, - они не умирают и не являются - сколь великое вы перенесете?

Нечто во мне: Великое можно перенести, выйдя за свои собственные пределы, за пределы своей судьбы. Подобие в том, чтобы быть источником самого себя….Но что делать, когда мы видим подобие свое не в своем источнике? Как сложно видеть себя в зеркале вечности…. Видеть в себе больше , чем привыкли в пределах своего измерения…

Фома: Тот, кто напился из моих уст, станет как я. Я также, я стану им, и тайное откроется ему.

Р.S.

… Вот и прикоснулся я к «чуду» своей мысли как судья на конкурсе нормативной красоты правовых дефиниций или дефиниций «права». Сколько их уже отмучилось на философско-правовом подиуме моего бытия? Сколько сущностей, смыслов и представлений пытались покорить мое воображение?

Кто-то уже смог, а кто-то еще сможет стать моей самой желанной «дефинитивной» избранницей… Но хочет ли этого сам организатор конкурса правопонимающей красоты?

Не смешна ли ему самому сама природа дефиниции «права» как реализатора или псевдореализатора своей «чудесности». Дефиниции, дефиниции….Девственницы чистых форм выстраиваются в очередь перед стариком Кантом, великим «мастурбатором» (вспомню мысль о Канте человека Алексея Лосева) своего морального достоинства, которому так и не суждено было обрести реальность мужской формы в воображении человека Сальвадора Дали…

И снова дефиниции прикрывают логикой свою прелестную чудесность… И снова дефиниции готовы поглотить в себе любое «чудо» с верой в нормативность своего бесполого перевоплощения...

Есть ли хитрость в моей попытке увидеть хитрость правопонимания, запрятавшую «чудо» в свою собственную парадоксальность? И хочется ли мне сейчас просто улыбнуться тому, кто решит по моим следам искать собственную возможность найти в «праве» нечто «чудесное»? А может и не найти, а просто дать ему найти себя?

Бесполезно ли искать «чудо» там, где нет и следа его самоопределения? И станет ли само определение права «чудесной» формой его истинной реализации? Реализации высшей, уникальной и единственной, исчерпывающей свою самую реалистичную утопичность….

Но всем ли дано видеть как парад дефиниций «права» превращается в парад неведомых никому планет? И снова и снова реальность определений в определении реальностей. А в вашей реальности есть место для «чуда»? Может, именно, красивая реальность и имеет право на свободу от «чуда» своего спасения?

Продолжение готово следовать не всегда….