Вера в существование одной единственной реальности представляет

собой самое опасное заблуждение. Единственное, что существует, —

это множество различных версий реальности, некоторые из которых

 мо­гут входить в противоречие друг с другом; все они являются результатом

коммуникации, но не отражениями некоей извечной, объективной истины.

 

Watzlawick, 1977, p.xi

 

     Эрнст фон Глазерсфельд по праву считается основателем и главным вдохновителем эпистемологии радикального конструкти­визма. Помимо того, что он ввел в употребление сам термин "радикальный конструктивизм" и обозначил существование конструктивистского дискурса как такового, он впервые связал со­временные концепции естественных и ряда гуманитарных наук и до­бытый ими эмпирический материал с древней философской тради­цией скептицизма в единую эпистемологию радикального конст­руктивизма. Так, если другие авторы конструктивистского дискурса разрабатывают свои идеи в той или иной мере в рамках контекста научной дисциплины, в которой они являются професси­ональными исследователями, Глазерсфельду принадлежит заслуга обобщения накопившегося теоретического материала до уровня от­дельной эпистемологии, теории познания.

 

Что такое радикальный конструктивизм?

 

* По-видимому, в работе: Glasersfeld E. von. Radical constructivism and Piaget's concept of knowledge. 1978.

 

интеллектуальное наследие Пиаже настолько обширно [*], что выделе­ние того или иного аспекта в его творчестве требует специальных усилий. Нигде обособленно, в чистом виде "конструктивизм" как направление в эпистемологии самим Пиаже не обозначен. Автор концепции генетической эпистемологии больше известен как пси­холог-исследователь, чем философ, а его основополагающая конст­руктивистская работа "Конструирование реальности в детском со­знании" [Piaget, 1937], на которую ссылается Глазерсфельд, насыщена в большей мере конкретным эмпирическим материалом, чем философскими обобщениями. Во-вторых, к концу 70-х гг. фраза "конструирование реальности" все чаще стала звучать в кабинетах психотерапевтов и лабораториях психологов, главным образом в США, вне связи с генетической эпистемологией Пиаже. В это же время вышла в свет книга П. Ватцлавика "Насколько реальность реальна?", а еще через три года, в 1981 г., — классический сбор­ник работ под общим названием "Изобретенная действитель­ность", в котором тот же автор обосновывает введение в обиход термина "конструктивизм". Все же конструктивизм Ватцлавика еще не носит столь радикального характера и является больше ком­муникативным, ситуативным, чем эпистемологическим. Наконец, в-третьих, ни один из классиков и сторонников конструктивизма не выводил тезис о конструировании реальности на уровень фило­софского обобщения в такой мере, в какой это сделал Глазерсфельд. Как уже было сказано, усилиями Глазерсфельда конструк­тивизм превращается в целое направление в эпистемологии, свои­ми корнями уходящее в учение античных скептиков и не прерывающее своей истории на протяжении всего развития челове­ческой мысли. По сути, предикат "радикальный" не означает ка­кой-то отдельный вид конструктивизма, его радикальную ветвь (как это может следовать из перечисления разных "конструктивизмов", возникших в последнее десятилетие XX в. из одного и того же корня). Радикальность конструктивизма состоит в его радикаль­ном отмежевании от всех форм традиционной эпистемологии, до­пускающей в той или иной мересоответствие знания объективной реальности. Таким образом, радикальный конструктивизм Эрнста фон Глазерсфельда, в отличие от более широкого понятия "конст­руктивизм" вообще, характеризуемого как становящийся дискурс, как междисциплинарная исследовательская программа, — прежде всего, конкретная философская позиция, направление мысли. Именно об этих философских интенциях в том виде, в каком они выступают в работах Глазерсфельда, и пойдет речь.

 

возможность существования какой-либо позитивной онтологии в качестве источника знания, а процесс познания рассматривает исключительно как процесс конструирования de novo в проти­воположность возможности переноса, открытия, отражения или отображения какой-либо внешней реальности:

     "Что такое радикальный конструктивизм? Это неконвенционалистский подход к проблемам знания и познания. Его базовое по­ложение говорит о том, что знание (не имеет значения, как определяемое) содержится в головах людей и что мыслящий субъ­ект не может поступать никаким другим образом, как только кон­струировать то, что он или она знает, опираясь на свой собствен­ный опыт. Единственно то, как мы справляемся с нашим опытом, и составляет содержание мира, в котором мы осознанно прожива­ем. Его можно разложить на многие аспекты, включающие пред­меты, себя самого, других и т.д. Однако любые аспекты опыта обя­зательно являются субъективными, и хотя я могу подыскать доводы в пользу того, чтобы поверить в то, что мой опыт не обязательно является непохожим на ваш, у меня нет никакой возможности уз­нать, является ли он точно таким же. В данном случае опыт и ин­терпретация языкового общения — не исключение.

     При ближайшем рассмотрении такая точка зрения может пока­заться глубоко шокирующей" [Glasersfeld, 1996b, p.   1].

     "Помимо прочих к такого рода основам принадлежит вопрос о соотношении между знанием и действительностью, и именно это является тем пунктом, по которому радикальный конструктивизм выходит за пределы традиционного сценария в эпистемологии. Коль скоро познание больше не понимается как поиск абсолютного (иконического) соответствия с онтологической действительностью, а лишь как поиск подходящего образа действия и способа мыслить, традиционная проблема исчезает сама собой" [Глазерсфельд, 2000а, С. 96].

 

Главный эпистемологический парадокс

 

     Философию радикального конструктивизма Глазерсфельд пред­ставляет как новую ступень в продолжении и развитии одной из боковых и "неудобных" ("непопулярных философских идей" [Gla­sersfeld, 1996b, P. 24]) ветвей в эпистемологической традиции, берущей свое начало в Древней Греции. Ряд высказываний досократиков свидетельствует, по мнению автора, о зарождении сомнений в возможности рассматривать знание как отображение некоей ре­альности еще на заре возникновения философии как таковой. Вот некоторые из приводимых источников:

     Ксенофан (ок.570 — ок. 478 гг. до н.э.). "Недоступна челове­ку и никогда не была доступна истина о Боге и мире; даже тогда, когда человек набредает на абсолютную истину, сам узнать об этом он не может. Лишь видимость суждена нам" [цит. по: Глазерс­фельд, 2000а, с.  83].

     Приведенная цитата может рассматриваться как ключевая в об­щей цепи философских предшественников, выстраиваемой Глазерсфельдом, а Ксенофан — как первый из Древних, кто усомнился в возможности достоверного знания. В истории философии Ксенофану большинством исследователей отводится место одного из пер­вых предтеч скептицизма: "Гносеологические высказывания Ксенофана — первая в истории греческой мысли постановка вопроса о возможности и границах познания" [ФЭС, с. 292]. Характерно, что иллюзорность знания Ксенофан связывает с антропоцентричностью человеческого мышления, неспособностью выйти за преде­лы собственного сознания. Об этом ярко свидетельствуют его рас­суждения об относительности божественных изображений своими "поклонниками": "Если бы у коров, лошадей или львов были руки, которыми они могли бы, подобно людям, рисовать или созда­вать свои произведения, то лошади рисовали бы лошадеподобные, а коровы — корово-подобные изображения богов, создавая при этом такие образы, которые имеют сами [...]. Эфиопы представля­ют себе своих богов чернокожими и с курносыми носами, фракийцы же, напротив, — голубоглазыми и рыжеволосыми" [Capelle, 1968, s. 27]. Мысль о неизбежной антропоцентричности любого знания роднит Ксенофана с другим древним греком, упоминаемым Глазерсфельдом, — софистом Протагором.

     Протагор (ок. 490 — ок. 420 гг. до н.э.). Знаменитая фраза, высказанная им в самом начале труда, называемого "Истиной": "Мера всех вещей — человек, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют", не оставляет никаких сомнений в его эпистемологической позиции. Глазерсфельд ком­ментирует слова Протагора следующим образом: "Как мы могли бы сказать сегодня, видение мира человеком неизбежно остается чело­веческим. До тех пор, пока мы не придем к некоей форме прямого мистического откровения, все, что бы мы ни называли знанием — наши идеи и концепции, всякого рода связи между ними, наши представления о себе и мире, будут оставаться человеческими в силу того, что способ, которым мы все это породили, — это наш способ, и мы, таким образом, нравится нам это или нет, ограниче­ны человеческим" [Glasersfeld, 1996b, p.  27].

     Скептики. Многочисленные конкретные тезисы против воз­можности достоверного знания (в частности, тропы Энесидема и Агриппы), как, впрочем, и сама постановка вопроса, позволили Глазерсфельду включить скептиков в число предшественников радикального конструктивизма. Истины ради следует отметить, что традиции скептицизма в философии настолько глубоки и значимы, что скорее не скептики являются предтечами конструктивизма, а конструктивизм является разновидностью современного скептициз­ма. В подтверждение приведу цитату из одной из известных работ по истории общей философии: "Скептики, что означает сомневаю­щиеся, т.е. те, кто считает истинное знание принципиально невоз­можным, существовали во все времена — от софистов, через Монтеня и Дэвида Юма, до Альберта Камю и конструктивистов нашего столетия — и всегда будут существовать" [Storig, 1992, S.I99].

     Главные представители скептицизма:

 

     Античный скептицизм:

     — Пиррон (ок.  360 — ок. 270 г. до н.э.) — основатель скеп­тицизма.   Учение касается этики и вторично — эпистемологии. Поскольку мы ничего не можем знать о вещах, спокойнее (счастли­вее) воздержаться от суждения о них.

 

     Академический скептицизм:

     —  Аркесилай (ок.   315 — ок.   240 г.   до н.э.)   — основатель Средней платоновской академии.   Критика позитивных утвержде­ний Платона.

     —  Карнеад (214—129 гг.  до н.э.) — глава Новой академии, по­следователь Аркесилая. Подлинное познание невозможно, возможны лишь вероятностные утверждения с разной степенью вероятности.

 

Поздний скептицизм:

     —  Энесидем (I в. до н.э.)  — подлинное знание невозможно, так  как  любому  утверждению   можно  противопоставить проти­воположное. Автор десяти троп.

     —  Секст Эмпирик (ок.   200 — ок.   250 гг.)   — "Пирроновы основоположения" и "Против математиков" — свод всего антично­го скептицизма. Автор термина "скептицизм".

Вот как Секст Эмпирик определяет скептицизм (скепсис) в своей работе: "Скепсис — это искусство противопоставлять друг другу любые мыслимые (кажущиеся) предметы, что в результате именно благодаря противоречивости вещей и аргументов приводит нас вначале к сдержанности в суждениях, а затем — к обретению душевного покоя" [цит. по: Helferich, 1992, S. 61]. Ключевое сло­во в скептицизме — сомнение, понимаемое, однако, не в смысле "сомневаюсь, чтобы прийти к истинному знанию", а в смысле "сомневаюсь, так как истинное знание невозможно". Никогда не следует говорить: "Я знаю", правильно говорить: "Мне кажется". Обоснование такой позиции наиболее подробно изложено Секстом Эмпириком в виде тропов, авторами которых признаются Энесидем и Агриппа. Надо сказать, что некоторые из этих тропов не потеря­ли своей философской актуальности по настоящее время.

     Важно отметить, что уже во времена античных скептиков воз­ник вопрос, который постоянно сопутствовал любой скептической позиции в эпистемологии в течение всей истории философии: не является ли принципиальная антидогматическая позиция скептицизма сама догмой? Вот как на это отвечает Секст Эмпирик: "Важ­нейшим, однако, является то, что, произнося эти ключевые слова ["таким это кажется" и "я ничего не утверждаю"], кто-либо заяв­ляет лишь о том что ему самому кажется, как это выглядит с позиции лишь его собственного опыта, ничего достоверного о внешнем положении вещей он при этом не утверждает" [Heiferich, 1992, S. 61]. Другими словами, скептицизм не может быть догмой, по­скольку ничего не утверждает в качестве идеала знания, не догматизирует. Хельферих подчеркивает в своей работе: "Учение скепти­ков — это тоже учение, утверждает он [Секст Эмпирик], но не в смысле некоей системы догм, а лишь как одна из форм жизненной практики (проживания)" [ibid., S. 62] [*]. Авторам-конструктивистам постоянно приходится сталкиваться с аналогичным упреком в том, что радикальный конструктивизм является внутренне противоречи­вой доктриной ("доктриной, которая сама же себя и отвергает" [Schmidt, 1996, см.: S.  39-41]).

     Помимо указанных выше мыслителей древности, Глазерсфельд упоминает Алкмеона и Гераклита. О Платоне говорится как о фи­лософе, который один из первых систематически поставил вопрос о соотношении объекта и его восприятия [Glasersfeld, 1997, S. 12] и попытался противопоставить скепсису пирронистов обоснование возможности истинного знания [Glasersfeld, 1996b, p. 27].

     В процессе обзора традиций скептицизма в античной филосо­фии Глазерсфельд формулирует главное противоречие ("дилемму", "парадокс") эпистемологии, которое, пройдя сквозь столетия, так и осталось, по мнению автора, неразрешенным вплоть до наших дней и на разрешение которого претендует радикальный конструк­тивизм. Приведем ряд цитат, излагающих суть вопроса в несколько различающейся форме:

     "Школа Пиррона, описанная и охарактеризованная Секстом Эмпириком по прошествии более полутысячелетия после ее суще­ствования, провозглашала, что именно наличие разума, а не его недостаток, приводит к убеждению, что у живых существ нет ника­кой возможности установить, в какой степени переживаемый ими опыт согласуется с независимым миром и согласуется ли вообще. Чтобы установить или доказать какое-либо соответствие, пережи­тый опыт должен быть поставлен в сравнение с "действительно­стью", а такое сравнение оказалось бы возможным лишь в том слу­чае, если бы удалось пережитое противопоставить еще не пережи­тому. Единственный же путь к еще не пережитому проходит снова-таки через пережитое, не оставляя тем самым никаких шан­сов установить, ограничивает ли, искажает ли каким-то образом переживаемый нами опыт то, что "дается" нам действительностью" [Glasersfeld, 1997, S.   10-11].

 

отношениях истинной репрезентацией мира в том виде, в каком он действительно существует. Однако для того, чтобы быть уверен­ным в том, что это сходство достоверное, вам необходимо иметь возможность сравнить данное представление с тем, что оно, как предполагается, представляет. Но именно это вы и не можете сде­лать, так как не можете выйти за пределы своего человеческого способа восприятия и мышления" [Glasersfeld, 1996b, p. 26].

     "Единственным образом предвосхитив ответ на вопрос о при­роде знания, традиционная эпистемология поставила себя перед неразрешимой дилеммой. Если познание и его результат — знание являются обязательно описанием, изображением мира каков он есть (die Welt an sich), то в таком случае нам необходим критерий, по которому мы могли бы судить о "правильности", "истинности" наших описаний и изображений" [Глазерсфельд, 2000а, с.  83—84].

     Основное противоречие состоит в том, что, объявляя знание отображением действительности, мы в то же время не имеем воз­можности ни проверить соответствие отражения (знания) своему прототипу (объекту), ни, собственно говоря, существование этого прототипа вообще. Именно на попытке отыскать решение пробле­мы Глазерсфельд строит философскую платформу радикального конструктивизма.

 

В чем радикальность радикального конструктивизма?

 

     Коль скоро основное эпистемологическое противоречие между знанием и действительностью в традиционных корреспондентных направлениях остается неразрешимым, очевидно, следует произвес­ти какие-то радикальные изменения в самой постановке вопроса, "назрела необходимость в радикально новом подходе к проблемам познания" [Glasersfeld, 1996b,p. 25]. Как считает Глазерсфельд, ему удается осуществить необходимые перемены, что, с одной сто­роны, приводит к разрешению парадокса принципиальной неверифицируемости знания путем проверки его соответствия внешней действительности, а с другой, открывает дорогу для зародившейся таким образом новой эпистемологии. Несмотря на обилие различ­ных представителей и предшественников радикального конст­руктивизма (начиная с античных скептиков и заканчивая конструктивистом Пиаже), все они, как считает Глазерсфельд, в чем-то "недотягивали" до решающего радикального шага [*]. В чем суть данного шага, видно из следующей цитаты:

     "В данном кратком опусе я вынужден буду остановиться лишь на самом главном тезисе, позволяющем конструктивизму, который я представляю, отграничивать себя самым радикальным образом от

 

 

других измов господствующего понятийного пространства. Ради­кальное отличие коренится во взгляде на вопрос о соотношении знания и действительности. Так, если в традиционной теории познания, а равно в когнитивной психологии это соотношение трактуется как в большей или меньшей мере образное (иконическое) соответствие, то радикальный конструктивизм придает ему значение приспособленности (Anpassung) в функциональном смыс­ле" [Глазерсфельд, 2000а, с. 77].

     И далее: "Таким образом, радикальность радикального конст­руктивизма состоит прежде всего в том, что он порывает с обще­принятой традицией и предлагает теорию познания, в которой по­нятие знания больше не соотносится с "объективной", онтологической действительностью, а определяется единственным образом как устанавливаемый порядок и организация опытного мира, формируемого в процессе жизни (проживания)" [Глазерсфельд, 2000а, с.  82].

     "Уже по той причине, что радикальный конструктивизм пред­полагает радикальный пересмотр понятий знания, истины, общения и понимания, он не может быть вписан ни в одну из традиционных эпистемологических теорий" [Glasersfeld, 1996b, p.  19].

     Свою "радикальную" точку зрения на проблему отношений между знанием и действительностью Глазерсфельд поясняет и от­стаивает как с привлечением конкретно научного материала, так и прибегая к помощи метафор.

 

Жизнеспособность вместо адаптации, пригодность вместо соответствия

 

     Эпистемологические интерпретации Глазерсфельда требуют для своего понимания принятия одной существенной предпосылки: мы должны перестать рассматривать познающий субъект исключитель­но в пределах рефлектирующего сознания и вспомнить о том, что любой носитель знаний является живым организмом, биосисте­мой. Таким образом, предлагаемая реинтерпретация соотношения знания и действительности в радикальном конструктивизме являет­ся, по сути, определенного рода редукцией не только и не столько в контекст психологизма (как об этом говорит сам Глазерсфельд [*]), сколько еще глубже — в область биологической науки. Во-первых, автор опирается на учение Ж. Пиаже, которое, хотя и разработано психологом, невозможно вне биологического контекста; во-вто­рых, в процессе изложения и пояснения своих тезисов Глазерс­фельд постоянно обращается к эволюционизму, причем в самом

 

 

широком смысле, как его понимали Дарвин, Поппер, Лоренц, Кэмпбелл и др.; в-третьих, неоднократно свои рассуждения о ког­нитивных структурах Глазерсфельд обосновывает материалом, до­бытым современными био- и нейрокиберкетиками, главным обра­зом Хайнцем фон Фёрстером и Умберто Матураной.

     Живой организм, которым неизбежно является любая познаю­щая единица (когнитивная система), продолжает свое существование лишь до тех пор, пока его взаимодействия с окружающей средой по­зволяют ему успешно осуществлять необходимые операции обмена (веществом, энергией). Поскольку никоим образом затормозить или прекратить (насытить) такой обмен с окружающей средой невозмож­но, постоянное взаимодействие организма со средой является обяза­тельным. По-видимому, таким образом можно интерпретировать по­нятие желаемой цели ("erwunschten Ziel" [Glasersfeld, 1997, S. 30],"gewahlten Zweck" [Glasersfeld, 1998, S. 31], "chosen goals" [Glasersfeld, 1996b, p. 118]), о котором неоднократно упоминает Глазерсфельд в своих объяснительных схемах. В процессе своей жизнедеятельности (жизнеподдержания), что в равной степени относится как к биологическому существованию, так и к социальным аспектам "выживания", организм сталкивается с факторами внешней среды (препятствиями), которые в разной степени влияют на его жизнеспособность и соот­ветственно вызывают различные поведенческие реакции. Если ответ­ная реакция на воздействие внешней среды является адекватной, т.е. позволяет организму продолжить свое существование (через удовлетворение потребностей — "желаемых целей"), то организм ока­зывается пригодным для жизни в данной среде, является жизнеспо­собным ("viable").Существенно то, что понятие жизнеспособности Глазерсфельд выносит из сугубо биологического контекста в область эпистемологии. Им же введен и сам термин "жизнеспособность", который в оригинале звучит как "viability" и не имеет строгой смысловой привязки к биологическому пониманию жизни: "В оригинальном понимании слово "viability" означает "проходимость" како­го-то пути и в отношении индивидуального развития применяется для характеристики жизнеспособности видов, индивидуумов и мутаций. Это именно то значение, в котором я употребляю данное слово в эпи­стемологическом контексте" [Glasersfeld, 1997, S.   18].

     Первоначальная трудность в понимании ключевого термина "viability" заключается не в том, что Глазерсфельд заимствует его из биологического контекста для объяснения эпистемологической концепции, а в том, что в самом биологическом дискурсе такие понятия, как "адаптация", "отбор", "жизнеспособность", имеют несколько различающихся интерпретаций. В процессе анализа дарвиновской концепции естественного отбора автор радикального конструктивизма указывает [*] на ряд высказываний самого Дарвина

 

 

 (на его речевые обороты), которые своей нестрогостью провоциру­ют неправильное понимание сути естественного отбора и явления адаптации. Так, естественный отбор не является позитивным ни в каком смысле (в отличие от искусственного), т.е. среда ничего не отбирает и ни в коей мере не является активным началом эволю­ции. Не существует никаких целевых направлений, по которым происходила бы эволюция в результате позитивного естественного отбора. То же можно сказать в отношении адаптации особей, кото­рые, по словам Дарвина, могут быть более (или менее) приспособ­ленными ("выживание наиболее приспособленных"). Единствен­ным критерием приспособленности организма является его сущест­вование de facto"здесь и сейчас", либо несуществование: "Биологические организмы, которые живут в данный момент, яв­ляются жизнеспособными (viable), поскольку до этого момента им удалось выжить" [Glasersfeld, 1996b, p. 73]. Никаких априорных предназначений или целей у живого организма нет, соответственно бессмысленно говорить о большей или меньшей приспособленно­сти к чему-то, соответствия чему-то [*]. Таким образом, биологиче­ский феномен адаптации рассматривается Глазерсфельдом и други­ми авторами как допустимость, пригодность, а не как строгое со­ответствие или целеполагание: "Можно было бы сказать, что естественный отбор направлен против недостатков, искусственный же, напротив, стремится создавать преимущества. Понятие жизне­способности в данной связи подразумевает отсутствие недостатков, однако, ни в коей мере не утверждает выживаемость в качестве цели. Организм является "жизнеспособным" лишь постольку, по­скольку ему удается выживать и размножаться в окружающей его среде" [Glasersfeld, 1997, S.  24-25].

     Указанная точка зрения не является нововведением Глазерсфельда, по этому поводу существуют специальные работы и дискуссии. Однако у Глазерсфельда, как и у других конструктивистов, такая интерпретация адаптации, отказ окружающей среде в активном на­чале в процессе развития является принципиальной позицией, слу­жащей фундаментом для эпистемологических построений. Понятие адаптации, приспособленности, которое теперь следует понимать исключительно как жизнеспособность, пригодность ("fitness"), служит ключевым связующим звеном между эволюционной теорией в биологии и радикальным конструктивизмом в эпистемологии: "Имен­но в трактовке понятия "fitness" совпадают основные принципы

 

 

теории познания радикального конструктивизма и теории эволюции; точно так же, как среда устанавливает границы выживания для жи­вых организмов (органических структур), элиминируя варианты, выходящие за пределы возможностей выживания, так и опытный мир — будь то в повседневной жизни или в лаборатории — опреде­ляет критерий правильности ("Prufstein") наших идей (когнитивных структур)" [Глазерсфельд, 2000а, с.  79].

     Таким образом, понятия жизнеспособности ("viability", "Viabilitat") и пригодности ("fitness", "Passen") замещают собой: в биоло­гии — понятие адаптации ("adaptation", "Anpassung"), в эпистемо­логии — понятие соответствия ("correspondence", "Ubereinstimmung"): "Критический момент в нашей теории познания состоит в том, что идея соответствия реальности замещается идеей при­годности. Знание является хорошим знанием, если оно вписывает­ся в рамки экспериментальной действительности, не вступая с ней в противоречие. Такого рода пригодность должна достигаться не только удерживанием жизнеспособности когнитивной структуры, схемы, теории перед лицом нового опыта или новых эксперимен­тов, но и тем, чтобы доказать свою совместимость с другими работающими схемами и теориями" [Glasersfeld, 1996b, p.  156].

     Интересно отметить, что понимание "истины" в нашем повседневном использовании этого слова Глазерсфельд оставляет в силе, поясняя, что оно не имеет ничего общего с идеей соответст­вия некоей внешней реальности, данности:

     "Поступки, понятия и осознанные действия являются жизне­способными, если они вписываются в целевые или дескриптивные контексты, в которых мы ими пользуемся. Таким образом, в рамках конструктивистского подхода понятие жизнеспособности, применяемое в отношении опыта, замещает собой существующее в традиционной философии понятие Истины, призванное обозначать "правильное" представление о реальности. Указанная замена, ко­нечно же, не касается повседневного понимания истины, которое подразумевает достоверное повторение или описание предварительно­го опыта"[Glasersfeld, 1996b, p. 14].

     Глазерсфельд уделяет немало внимания вопросу об аналогии, если не сказать полной тождественности, двух эволюции — биоло­гической и когнитивной — и, что особенно ценно, в философско-историческом контексте. Как только эволюционная теория Чарльза Дарвина стала достоянием широкой научной общественно­сти, тут же начали предприниматься попытки применить ее объяс­нительный потенциал за пределами биологической науки, в том числе в области эпистемологии. В этой связи Глазерсфельд упо­минает о работах У. Джеймса и Г. Зиммеля. Однако более важ­ным представляется анализ с позиций конструктивизма основных положений эволюционной эпистемологии. С одной стороны, ряд идей, высказанных в рамках данного направления, напрямую способствовал формированию конструктивистской позиции и, таким образом, включается в список его предшественников; с другой сто­роны, существующие расхождения во взглядах по некоторым клю­чевым вопросам заставляют считать эволюционную эпистемологию одним из "ближайших" оппонентов радикального конструктивизма. Ближайшим именно потому, что оба концептуальных направления эпистемологии выросли из одного корня — тезиса отождествления биологической и когнитивной эволюций и имеют общих представи­телей как в более ранний период (Ж. Пиаже), так и среди совре­менных исследователей (к примеру, современные ученые из уни­верситета Билефельда В.  Крон, Г.  Кюпперс, Р.  Паслак).

     Главное идейное противоречие состоит в воззрении на основ­ной эпистемологический вопрос о соотношении знания и реально­сти. Так, если радикальный конструктивизм полностью отвергает какое-либо соотношение между знанием и действительностью вви­ду уже самой невозможности постановки такого вопроса, то в эво­люционной эпистемологии существует определенная позиция, позволяющая ставить и в положительном ключе решать вопрос о соответствии знания внешней действительности. Как ни была бы близка позиция эволюционной эпистемологии позиции радикаль­ного конструктивизма, она лишена главного — той радикальности, без которой всегда будет оставаться, с точки зрения конструктиви­стов, в лоне "традиционной эпистемологии". К. Лоренц говорил: "Адаптация к какому-либо фактору окружающей среды эквивалент­на обретению информации об этом факторе" [Lorenz, 1979, р. 67]. В интерпретации Лоренца сама структура живого организма явля­ется неким непрямым носителем информации об окружающей сре­де, физических явлениях и закономерностях. Подобного рода вы­сказывания Глазерсфельд находит и у других представителей эволю­ционной эпистемологии — Д. Кэмпбелла и К. Поппера: «Касательно развития когнитивных структур Кэмпбелл избегает применять понятие пригодности для характеристики конвенцио­нального соотношения между знанием и действительностью. Так, например, он говорит, что его теория описывает процесс, посредством которого организм приспосабливается к независимой окру­жающей среде, по-другому — обретает знание о ней» [см. Camp­bell, 1960 [*]]. Упоминание о некоей "независимой" от живущего организма окружающей среде, а также о знании "об" этой среде выявляет фундаментальную эпистемологическую позицию, разде­ляемую Кэмпбеллом также во всех других его работах, и которая со­гласуется с позицией Поппера. Оба автора настаивают на том, что в теории познания "выходить за пределы [эмпирических] данных" является необходимостью, полагая тем самым не только некий "ре­альный" мир, но также возможность этот реальный мир познавать,

 

 

обретать "знание о нем" [см.: Campbell, 1974 [*]]» [Glasersfeld, 1997, S. 27—28]. Общее возражение представителям эволюционной эпи­стемологии звучит у Глазерсфельда следующим образом: "Биологи­ческое понимание пригодности, или жизнеспособности, вовсе не подразумевает требование того, чтобы организмы или виды облада­ли информацией или разделяли каким-то образом свойства незави­симой "данной" окружающей среды. Адаптация предполагает лишь, что им удается обходить острые углы противоречий и колли­зий. Все, что бы ни просочилось сквозь сито естественного отбора, в конечном счете может узнать, что оно прошло сквозь него, одна­ко этот факт ничего не говорит о строении самого сита. Как в тео­рии эволюции, так и в конструктивизме "соответствовать" означает не более чем пройти сквозь какие-то препятствия совершенно безот­носительно к тому, что эти препятствия могут собой представлять» [Glasersfeld, 1996b, p.44-45].

 

Знание как образ действия

 

     Пытаясь сделать предельно  понятной свою эпистемологиче­скую позицию, Глазерсфельд поясняет ее рядом метафор, наиболее яркими среди которых являются метафоры о корабле в темноте, о слепом путнике в лесу [Glasersfeld, 1997, S.   19, 20], о сите [Glaser­sfeld, 1996b, p.  44—45] и др.   В  обобщенном виде тезис, который данные метафоры призваны прояснить, может быть сформулирован следующим образом: в процессе познания познающий не извлекает позитивное знание (информацию) о вещах и явлениях из внешнего мира, как они есть, а организует в ту или иную связную картину тот негативный опыт от неудавшихся действий, который сам же ре­курсивно эти препятствия внешней среды когнитивно определяет. Капитан (как некий абстрактный образ человека, которому недо­ступны никакие способы восприятия окружающей действительно­сти и который лишен лоцманских карт) не может принципиально знать ничего о судоходности и структуре морского фарватера, кро­ме тех препятствий, на которые он натолкнулся при продвижении. Точно так же путник знает о лесе ровно настолько, насколько это позволяют ему те препятствия, которые он повстречал на своем пути.  Если в конечном итоге это не закончилось гибелью ни того, ни другого, то знания капитана о море будут сводиться к тому об­разу действий, который позволил ему не разбиться о скалы, а зна­ния путника о лесе — образу действий для успешного прохождения данного конкретного пути.  "То окружение, которое на своем опы­те переживает слепой путник, не содержит ни леса, ни деревьев, как это мог бы увидеть сторонний наблюдатель. Оно состоит толь­ко из шагов, которые путник прошел успешно, а также из шагов, которые не удались вследствие столкновения с препятствием" [Gla­sersfeld,  1997,  S.   19].   И еще цитата: "Знание субъекта не может

 

 

представлять собой нечто большее, чем те структуры и схемы, ко­торые пришли в столкновение с препятствиями; что же касается остальных структур и схем, то они в совокупности составляют один из возможных видов успешной активности [...]. Наше знание о столкновениях с тем, что мы называем "окружающей средой" или "реальным миром", может быть сформулировано и ре-презентировано только в терминах жизнеспособных концептуальных структур, т.е. тех структур, которые сами контакту с препятствиями не подверга­лись. В лучшем случае такое знание о столкновениях и неудачах описы­вает реальность в "негативном" смысле" [Glasersfeld, 1996b, p. 73—74]. Более того, ни что-либо определенное о существовании чего-то за пределами данного опыта, ни ощущения дефицита, недостатка че­го-то в общей картине знания у путника не возникнет до тех пор, пока он не начнет снова действовать, натыкаться на препятствия. "Любое опытное знание состоит из правил, указывающих на то, какие именно действия оказываются успешными для устранения данных препятствий, никакое знание о независимой внешней реальности при этом не приобретается, никакое подобного рода знание для этого и не нужно" [Glasersfeld, 1996b, p.   155].

     Теоретическое осмысление принципиальной ограниченности лю­бого знания, любого мировоззрения с позиций познающего, будь то человек, кошка или муха, дается Якобом фон Юэкскюлем в его изве­стной работе "Экскурс в окружающую среду животных и человека" (Uexkull, 1933 [*]), неоднократно упоминаемой Глазерсфельдом.

     В этом месте мы подходим к чрезвычайно важному тезису в концепции Глазерсфельда и других конструктивистов о функцио­нальной неотделимости действия и познания.

     Ни в философском, ни в психологическом, ни в биологиче­ском аспектах этот тезис не нов. Тем не менее именно его плюралистичность заставляет нас остановиться на нем несколько по­дробнее, дабы избежать разночтений и неправильных интерпрета­ций. В основе действенного понимания знания Глазерсфельдом лежит первичное понимание когнитивной активности ребенка как метода проб и ошибок (формирование "операционных схем", по Пиаже). Ни ребенок, ни одно живое существо не начнут познавать до тех пор, пока не начнут активно действовать, пробовать. И дру­гое условие: действующий организм не начнет познавать до тех пор, пока не наткнется на препятствие. Первая неудавшаяся попытка знаменует собой первичный акт познания. Причем это первичное знание возникает не как отображение полезных или вредных свойств препятствия, а как запоминание образа действия, привед­шего к нежелательному результату (или не приведшего к желатель­ному результату). О предметах или объектах на первых стадиях по­знания говорить вообще не приходится. Все происходит на уровне Действий, поступков, стереотипов поведения.  Вот как об этом

 

 

говорит Глазерсфельд: «Исходным следует считать представление о том, что познание (и знание) не может рассматриваться в качестве некоего конденсата, образуемого в результате пассивного восприя­тия, а является результатом активности субъекта. Такого рода ак­тивность — это вовсе не манипуляции с "вещами-в-себе", т.е. объ­ектами, которые имелись бы во внеэмпирическом мире и должны были бы мыслиться структурированными в готовом виде предмета­ми, каковыми они кажутся познающему. Активность, ответственную за построение знания, мы называем "оперированием" ("operiегеп"), что является свойством любой когнитивной сущности, ко­торая, по меткому выражению Пиаже, организует как сама себя, так и свой опытный мир» [Глазерсфельд, 2000а, с.  89].

     Категоричность тезиса "познание есть образ действия" Глазерсфельд неоднократно усиливает прямыми ссылками на работы Пиаже: "Довольно часто в своих работах (например, 1937, р. 10; 1967, р. 10; 1970, р. 15) Пиаже утверждает, что, на его взгляд, знание возникает в результате активной деятельности субъекта, будь она фи­зической или ментальной. Главное, что придает знанию организо­ванность, — это целенаправленный характер данной деятельности.

     "Любое знание привязано к действию; знать объект или событие означает использовать его в той или иной деятельной схеме..."(Piaget, 1967, p.   14-15)" [Глазерсфельд, 2000b, с.   103).

     "Когнитивные структуры, о чем всегда надо помнить, неотдели­мы от действия, от их использования. Действие и использование — это нечто большее, чем случайные движения или изменения, — они обретают свое место лишь в контексте "активностных схем". Такое положение радикально отличает подход Пиаже как от бихевиорист­ской модели стимул-ответ, так и от линейной причинно-следствен­ной цепи, принятой в физике главным образом ввиду того, что активностные схемы являются всегда целенаправленными" [Glasersfeld, 1996b, p. 73].

     Тезис о такого рода операциональной природе знания находит свое подробное развитие в кибернетических построениях современных исследователей — Фёрстера, Матураны, Варелы, где он становится основой для создания конкретно-научных концепций функциони­рования биосистем как когнитивных систем (на уровнях общефи­зиологическом, иммунологическом, нейронном, а также высшей нервной деятельности).

     Что касается философии, то такого, рода общий эпистемологиче­ский операционизм представлен позициями прагматизма (Ч. Пирс, У. Джеймс), инструментализма (Д. Дьюи) и операционализма (П. Бриджмен). Во всех этих направлениях знание рассматривается в контексте действия, активности познающего, но в большей мере в традициях методологии, социологии и спекулятивной филосо­фии, чем с позиций конкретных биокибернетических моделей. Тем не менее Глазерсфельд называет указанных мыслителей в числе предшественников радикального конструктивизма.

     Значение тезиса об операциональной природе знания в ради­кальном конструктивизме настолько велико, что именно по нему Глазерсфельд определяет Д. Вико как "первого истинного конструк­тивиста" ("der erste echte Konstruktivist") [Glasersfeld, 1998, S. 16], а его работу 1710 г. "De antiqissima Italorum sapientia" — "первым явным формулированием конструктивистской позиции" [Glasers­feld, 1996b, р.6]: «То, что мы обычно называем "фактами", — это не элементы независимого от наблюдателя мира, а составляющие его жизненного опыта. Как заметил Вико в 1710 г., слово factum на латыни означает причастие прошедшего времени глагола "де­лать". Данное обстоятельство стало одним из факторов, позволив­ших ему сформулировать эпистемологический принцип о том, что людям дано знать лишь то, что эти люди сами построили, соединив вместе доступные им элементы» [Glasersfeld, 1996b, p. 114]. «Мо­жет быть, еще важнее то, что он предложил способ отличать язык мистики с его непреодолимыми метафорами от языка разума, ухо­дящего корнями в практический опыт» [ibid. p. 49].

     Поскольку Вико больше известен как историк и философ ис­тории, имеет смысл упомянуть о его конструктивистской позиции в отношении исторического материала, не потерявшей своего значения по прошествии веков. Глазерсфельд писал: "Как заметил итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668—1744), мы не мо­жем реконструировать прошлое точно таким, каким оно было, так как мы не в состоянии избежать интерпретации и осмысления на­ших воспоминаний в контексте тех концепций, которые владеют нами в настоящее время" [Glasersfeld,   1996b, p. 2].

 

Эпистемология без онтологии

 

     Надо признать, что радикальная эпистемология, несмотря на усилия своего автора, не привела к автоматической отмене вопро­сов, поставленных в рамках "традиционной" философии. Глубокое погружение в дискурс современной биологии, биокибернетики и психологии позволило автору использовать объяснительные модели познания, в которых вопросы о соотношении знания и реальности не являются ни закономерными, ни обязательными. Однако коль скоро Глазерсфельд характеризует свою концепцию как философ­скую, то волей-неволей ему приходится давать ответы и на вопро­сы, поставленные в рамках спекулятивной философии. Один из та­ких вопросов: не является ли эпистемология радикального конст­руктивизма разновидностью солипсизма? Основополагающий тезис радикального конструктивизма состоит о том, что знание ничего не отражает и не соответствует никакой внешней действительности, моментально провоцирует вопрос о самой возможности, допусти­мости существования какой-либо действительности за пределами когнитивного поля познающего.

     Глазерсфельд, как и другие конструктивисты, отвергает любые обвинения в солипсизме самым категорическим образом. Однако заметим, что солипсизм понимается разными авторами вовсе неод­нозначно в зависимости от контекста.  Можно выделить как мини­мум две трактовки.   Первая — онтологическая — подразумевает, что в действительности ничего не существует, кроме рефлектирую­щего эго (ego solus ipse); все то, что это эго считает внешним ми­ром, суть плод его воображения. И вторая (имплицитно, но далеко не всегда обоснованно выводимая из первой) гласит о том, что во­ображаемый мир суть произвольная фантазия эго, его порождающе­го.  Во втором случае происходит подмена истинного смысла солип­сизма.    Солипсизм   подразумевает   единственность  существования знающего я, но ничего не говорит о произвольности процесса по­знания. К примеру, сновидение строится из материала, не выходя­щего за пределы того, что уже имеется ad hoc в сознании спящего. В  сновидении события переживаются как реальные, хотя ни в какой действительности это не происходит, т.е. сновидение солиптично. Тем не менее события, переживаемые в сновидении, все его знания и обра­зы суть не произвольные фантазии спящего, а в той или иной мере де­терминированы   и   подчинены   определенным  психоневрологическим процессам. В такой же мере по каким-то закономерностям (а вовсе не произвольно) может строиться гипотетический воображаемый мир эго. С самого начала Глазерсфельд утверждает, что знание не конст­руируется произвольным образом.  Более того, вопрос о стабильно­сти, систематичности знания объявляется одним из основных вопро­сов в радикальном конструктивизме: "Главный вопрос звучит сле­дующим образом: почему же мы живем в относительно стабильном и надежном мире, если мы не имеем никакой возможности ни ста­бильность, ни регулярность, ни любое чувственно воспринимаемое качество приписывать с уверенностью объективной действительно­сти?" [Глазерсфельд, 2000а, с.  86—87].  Итак, почему же все-таки наше знание не является произвольной фантазией и что служит источником его относительной стабильности, инвариантности?

     Попытаемся вначале ответить на вопрос, из какого материала знание конструируется в процессе познания? Ответить на него по­могает ссылка конструктивистов на одну из ветвей своих предшест­венников в лице британских эмпиристов (Дж. Локка, Дж. Беркли, Д. Юма). Один из ключевых тезисов британских философов о том, что "разуму ничего не представлено, кроме восприятий, и что ни­какая опытная данность не позволяет разуму обозреть непосредст­венную связь этих восприятий с объектами" [Hume, 1742], дает конструктивистам возможность "остановить" вопрос о действи­тельности на рубеже эмпирической данности: "Предполагаемая он­тологическая действительность всегда пребывает по другую сторону нашего опытного взаимодействия..." [Glasersfeld, 1996b, p. 115]. Все, что хоть каким-то образом попадает в когнитивную область субъекта извне, есть некий никак имманентно не определенный, не дифференцированный материал, воздействующий на организм (причем на весь организм, а не только на органы чувств нервной системы) в виде факторов — помех, пертурбаций, возмущений. Ни о каком знании как о знании, получаемом или ретранслируе­мом, речь не идет. Знание строится из эмпирического материала путем его упорядочения: "Знание должно пониматься не как карти­на объективной действительности, скорее как определенный спо­соб организации опыта" [Glasersfeld, 1996b, p. 150]. И кто, как не сам познающий субъект, осуществляет эту организацию, упорядо­чение, кому, как не ему, принадлежит главенствующая роль в формировании инвариант знания? Тот первичный материал, который подлежит организации и на который эти инварианты накладывают­ся, определяется конструктивистами как сенсорный опыт. Можно сказать, что опыт — это единственная "реальность", о которой конструктивисты говорят как о чем-то внешнем по отношению к субъекту, к внутреннему знанию: "Научное знание обеспечивает более-менее надежный способ обращения с опытом — единственной реальностью, доступной нашему знанию" [Glasersfeld, 1996b, p.  117].

     Интересно в данной связи отметить позицию Вико, как ее описывает Глазерсфельд: "Вико не дает прямого ответа, однако ему удается оставить в стороне сам вопрос, обращая его в бессмыслицу: если мир, в котором мы живем и который познаем, с необходимо­стью конструируется нами самими, тогда нет ничего удивительного в том, что нам же самим кажется он и относительно стабильным" [Глазерсфельд, 2000а, с.  87].

     Более подробно проблема инвариантности и стабильности кон­струируемого знания обсуждается другими авторами. Например, в работах Фёрстера, Матураны, Варелы, Рота с привлечением бога­того научного материала из области кибернетики, биологии, нейрофизиологии предлагаются конкретные модели функционирова­ния когнитивных систем, содержащие описание тех закономерно­стей и правил, обязательное соблюдение которых и приводит к построению инвариантного, нехаотического знания. По-другому, коль скоро процесс познания с неизбежностью подчиняется опре­деленным законам, то соответственно и знание, полученное в результате этого процесса, никак не может быть произвольным.

     Однако, как уже говорилось, признание непроизвольности конструирования картины реальности вовсе не опровергает того, что сам факт конструирования может иметь место исключительно в воображении одного-единственного субъекта, быть плодом его фантазии, т.е. не снимает обвинения в солипсизме. Как мы ви­дим, можно признавать строгость построения воображаемой реаль­ности, знания и одновременно оставаться солипсистом. В конеч­ном счете, обсуждать вопрос о том, живем ли мы в реальном мире или он нам лишь кажется, бессмысленно на том основании, что у человека нет способа это проверить. Более того, можно утверждать a priori, что, какие бы механизмы или откровения ни посещали познающее сознание в "открытиях" реальностей первого, второго и Других высших порядков (как пробуждение внутри сновидения, а затем истинное пробуждение), нет принципиальных препятствий к тому, чтобы не сказать в очередной раз, что "и это тоже" нам ка­жется. Крайний солипсизм оказывается бесполезным в силу своей бессмысленности [*].

     "Золотую середину" между корреспондентностью и солипсиз­мом Глазерсфельд видит в позиции, провозглашающей пригод­ность, жизнеспособность знания (viability). Однако конкретная биокибернетическая модель познания не может претендовать на ре­шение философской альтернативы — корреспондентность или со­липсизм. С одной стороны, этот вопрос уже изначально не содер­жится в конкретно научной когнитивной модели Глазерсфельда (и в большей степени — Фёрстера, Матураны и Варелы). Он принад­лежит совершенно другому дискурсу — дискурсу спекулятивной философии и был впервые сформулирован за многие сотни лет до возникновения современных кибернетических и синергетических концепций. Таким образом, "решение" проблемы сводится к ее игнорированию, к ненужности и ненеобходимости ее постановки.

     Такая позиция проявляется уже в характерном для конструкти­вистов отождествлении понятий "знание" и "действительность". Любая действительность, о которой человек может что-то сказать, как-то ее выразить, является его внутренним когнитивным конструктом, который безразлично как называть — то ли знанием о дей­ствительности, то ли самой действительностью. В приведенной цитате эти два понятия употребляются как синонимы: "Свою дей­ствительность("Wirklichkeit") я конструирую по принципу при­годности моих предположений. И чем активнее я, так сказать, снабжаю своими предположениями, понятиями различные аспекты моего опытного мира, тем сложнее оказывается моя картина дей­ствительности ("Wirklichkeitsbild")..." [Richards, 1984, S. 10]. Та­кое отождествление является вполне приемлемым в свете утвержде­ния о том, что все равно никакой другой — не конструируемой — действительности человек в принципе знать не может. Любые из­менения в его когнитивной области (в сознании) приведут сно­ва-таки к изменениям в той действительности, которую он сконст­руировал и продолжает конструировать в течение всей жизни. У человека нет другого доступа к  окружающей действительности,

 

 

кроме познавательных способностей его собственной нервной сис­темы (какой-либо объективной референтной системы координат), у некоторых авторов эта фраза звучит еще жестче: у человека вооб­ще нет никакого доступа к окружающей действительности. Поскольку ничего достоверного в традиционном смысле мы сказать (по­мыслить) о реальности не можем, то ее объективное существование в такого рода недоступности равнозначно ее несуществованию.

     Особенностью данной формулировки следует признать то, что принципиально возможность существования некоей реальности до­пускается, однако эта допустимость совершенно бесполезна для че­ловека в процессе конструирования им его собственной реальности, называемой знанием. Такая позиция чрезвычайно близка эпистемо­логии И. Канта, что позволяет самим конструктивистам называть Канта одним из своих главных философских предшественников. Ап­риорность мыслительных категорий и концепция "вещи-в-себе" не­изменно наталкивают на те же выводы о принципиальной непознаваемости некоей реальности помимо той, которая существует в со­знании субъекта. Однако заметим, что агностицизм радикальных конструктивистов "радикальнее" кантовского, поскольку не остав­ляет никакой надежды на трансцендентные обоснования знания, на Божественную реальность. Априорность когнитивных конструк­ций обосновывается не существованием высшей реальности (откро­вения), а особенностями функционирования живых систем.

     Особенность позиции Глазерсфельда как раз и состоит в том, чтобы не вообще отрицать существование какой-либо действитель­ности, а обоснованно воздерживаться от любых утверждений онто­логического характера:

     "Конструктивизм не говорит о том, что не существует ни мира, ни других людей; он лишь придерживается того мнения, что, насколько нам это известно, и мир, и другие люди суть модели, ко­торые мы сами и конструируем" [Glasersfeld, 1996b, p. 137].

     "Конструктивизм... ничего не говорит и говорить не должен о том, что может или не может существовать" [Glasersfeld, 1996b, p. 113, 114].

     "Конструктивизм... не занимается ни защитой, ни опровержени­ем каких-либо утверждений метафизического характера" [Glasersfeld, 1996b, p. 51]; "он [конструктивизм] был предложен в качестве теории познания, а не как учение о бытии" [Glasersfeld, 1996b, p.   113].

     Сам Глазерсфельд не боится даже определять свою позицию как эпистемологический солипсизм: "Радикальный конструктивизм ни в коей мере не является разновидностью онтологического солипсизма (или объективного идеализма), а может быть охарактеризован как со­липсизм эпистемологический..." [Schmidt, 1996, S. 35], причем "'харак­теристика "эпистемологический" должна быть подчеркнута особо. Тем самым я отмежевываю свое понимание солипсизма от солипсизма в тра­диционном смысле, который подразумевает какую-то онтологию" (Glasersfeld,  1996a, S.  404].

     Отметим, что все сказанное относительно невозможности "проник­новения" в объективную действительность является справедливым и в отношении невозможности проникновения в мир субъективных конст­рукций другого человека. Получение или передача знания вовсе не означает какой-то трансляции информации о чем-то из одной головы в другую. Передача знания, понимание, общение — это вторичные феномены, возникающие при совпадении процессов конструирова­ния у контактирующих субъектов: "Любые интерпретации чужих концепций неизбежно носят предположительный характер. Никому не дано проникнуть в сознание другого, чтобы воочию проверить, какого рода концептуальные структуры ассоциируются у него с теми или иными словами" [Glasersfeld, 1996b, p. 54].

     "Когда бы мы ни пытались интерпретировать сказанное други­ми, либо отыскать логику их поступков, осмыслить увиденное и услышанное, мы делаем это при помощи элементов, которые входят в состав нашего собственного опыта. В качестве одного из ярких примеров можно указать на то, что интерпретации слепорож­денным впечатлений его зрячих друзей неизбежно составляются на основе элементов, не выходящих за пределы его — слепого челове­ка — опыта. Такие интерпретации могут содержать корреляции, регулятивы и предположения, которые отличаются от тех, которые данный человек сконструировал до этого, однако они никак не мо­гут включать в себя элементы, порождаемые визуальным опытом" [Glasersfeld, 1996b, p.   158].

     В заключение еще раз обратим внимание на то, что философские и эпистемологические обобщения радикального конструктивизма — это лишь часть конструктивистского дискурса. Другую его часть — более объемную — составляют концепции и теории, принадлежащие также различным областям конкретных наук (в теоретической биоло­гии, нейрофизиологии и нейробиологии, психологии, психиатрии и др.) и междисциплинарным исследовательским программам (в ки­бернетике, теории самоорганизации), которые в большей степени заняты не тем, почему знание конструктивно, а тем,как именно оно конструируется живым организмом. Некоторые модели познания (конструирования знания), основанные на работах специалистов конкретных наук (П. Ватцлавика, X. фон Фёрстера, У. Матураны, Ф. Варелы и Г. Рота), можно найти в недавно вышедшей книге, полностью посвященной конструктивистскому дискурсу: Цоколов С.А. Дискурс радикального конструктивизма.  Мюнхен, 2000.

 

ПРИМЕЧАНИЯ [*]

 

[1]   Глазерсфелъд Э. фон. Введение в радикальный конструктивизм // Цоколов С.А. Дискурс радикального конструктивизма. Мюнхен, 2000(а). С. 74—98.

[2]   Глазерсфельд Э. фон.   Конструктивистская эпистемология Ж.   Пиаже // Цоколов С.А.    Дискурс  радикального конструктивизма.   Мюнхен,   2000  (в). С. 99-132.

[3]   Философский энциклопедический словарь (ФЭС).  М., 1983.

[4]   Capelle W. Die Vorsokratiker. Stuttgart, 1968.

[5]   Glasersfeld E. von. Siegener Gesprache uber Radikalen Konstruktivismus. Im Gesprach mit NIKOL. 1982, 1984 // Schmidt S. (Hrsg.) Der Diskurs des Radikalen Konstruktivismus. Frankfurt am Main (1996a). 7. Aufl. S. 401—440.

[6]   Glasersfeld E. von.  Radical Constructivism. L. (в 1996).

[7]   Glasersfeld E. von. Konstruktion der Wirklichkeit und des Begriffs der Objektivitat // Einfuhrung in den Konstruktivismus. Miinchen, 1997. 3. Aufl., S. 9—39.

[8]   Glasersfeld E. von. Einfuhrung in den radikalen Konstruktivismus // Watzlawick P. (Hrsg.) Die erfundene Wirklichkeit. Milnchen, 1998. 10. Aufl., S. 16—38.

[9]   Helferich С Geschichte der Philosophic 2. Aufl. Stuttgart, 1992.

[10] Hume D. Philosophical Essays Concerning Human Understanding. Essay XII, Part I. L., 1742.

[11]  Lorenz K. Kommunikation bei Tieren // Peisl A., Mohler A. (Hrsg.) Der Mensch und seine Sprache. Wien. 1979. S. 167—180.

[12] Piaget J. La construction du rdel chez 1'enfant. Neuchatel, 1937.

[13] Piaget J. Biologie et connaissance. Paris, 1967.

[14] Piaget J. Genetic Epistemology. N.Y., 1970.

[15] Richards J., Glasersfeld E. von. Die Kontrolle von Wahrnehmung und die Konstruktion von Realitat // DELFIN. 1984. H.III.

[16] Schmidt S. Der Radikale Konstruktivismus: Ein neues Paradigma im interdisziplinaren Diskurs // Schmidt S. (Hrsg.) Der Diskurs des Radikalen Konstruktivismus. Frankfurt am Main, 1996. 7. Aufl, S.I 1—88.

[17] Storig H. Kliene Weltgeschichte der Philosophic Frankfurt am Main, 1992.

[18]Watzlawick P. (1977) How Real is Real. N.Y., 1997.

 

 

 

---